Аринкино утро

Бодрова Анна Григорьевна

Из сарая прямо навстречу ей вышла тётя Настя, сторожиха и уборщица. Аринка испуганно шарахнулась в сторону.

— Ты чавой-то? — удивлённо спросила её тётя Настя.

— Я пришла к Нонне. Ходила за травой и по пути зашла. Она дома?

— И-и-и... мила-я, чтой у нас было-то сяоння. Боженька мой, — нараспев, точно причитая, заговорила тётя Настя. — Всю-то ноченьку наша Ноннушка брюхом маялась. Значит, расклеилось оно у неё вдрызг. И кричала, и стонала, и рвать стало, да всё зеленью, боженька мой! Эта полудурок накормила её зелёными яблоками, про Анисью я говорю, вот Ноннушку и схватило. А уж как Марьсандровна-то переполохалась. Дохтура, говорит, надо, а где его взять? Только дождалась утра, побёгла к Никите Кривому, штоб в город увёз. Спасибо, увёз, хто сищас от дела отымется, в такую пору? Вот каки у нас дела-то, матушка моя. Наша-то дурочка дорвалась.

Эка невидаль, зелёнки гнилые.

Аринка стояла, как громом поражённая. Что делать? Чем помочь Нонне? Ненависть к Аниське возросла с ещё большей силой. «Дура. Дура!» — шептало её сердце, наливаясь до краёв обидой и мщением. Удручённая, поникшая Аринка поплелась домой. На горке остановилась, обернулась, тоскующим взглядом ещё раз посмотрела на крыльцо. Ей казалось, что всё, что говорила тётя Настя, неправда. Нонна сию минуту выпорхнет из двери и будет кружиться на крыльце, лёгкая и красивая, как бабочка. Но вместо Нонны вышла тётя Настя, замкнула дверь ключом, взяла за плечи большую корзину и пошла к большаку. Где ты сейчас, Нонна? Что с тобой?

Дома ещё раз перебрала все яблоки и переложила их крапивой, чтоб дольше свежими держались, убрала их в дальний тёмный угол в подполе. Она надеялась, что скоро вернётся Нонна и всё будет как прежде.

Вечером, когда домашние приехали с сенокоса, Аринка, выбрав свободную минутку, выскочила за ворота. Она рыскала по деревне, заглядывая во все уголки, разыскивала Нису. За всё она хотела с нею рассчитаться.

Но Аниська словно чуяла, что ей грозит опасность, глаз не казала. Воинственно сжав кулаки, Аринка прошептала сквозь сжатые зубы: «Ладно, в следующий раз».

Аринка никогда не обращала внимания на свою внешность. Редко смотрелась в зеркало. А зачем? Чтобы лишний раз убедиться, что некрасива? Не стоило. И только по большим праздникам, когда на Аринку надевали новое платье и она, притихшая, смиренно стояла у зеркала и терпеливо ждала, когда Варя расправит все оборочки и складочки на её новом платье, только тут она замечала, что в красивом платье она становилась красивее. Но эта радость длилась недолго. В обнове она чувствовала себя стеснённой. Держалась скованно, словно аршин проглотила. Ни тебе сесть на траву, ни тебе влезть на дерево, ни тебе пролезть в дырку частокола — чистое наказание. Не будешь и рад такой одёжине. С каким трепетом и радостью надевала она платье, а с ещё большей радостью снимала. Словно путы сбрасывала.

Но когда появилась Нонна в своих красивых, безукоризненно чистых нарядах, Аринка поняла, что быть красивой — это большая радость. Красотой любуются, на красоту смотрят с восхищением, ею гордятся. Красоту любят. И вот Аринка задумалась. А тут ещё Ниса подлила масла в огонь: в подражание Нонне подстригла коротко волосы и сделала чёлку. И просто удивительно, как причёска может изменить человека. Ниса стала на себя не похожей, она просто похорошела и, к великой Аринкиной досаде, даже чем-то стала смахивать на Нонну. А чем Аринка хуже Нисы? Она тоже хочет быть красивой и будет! Правда, Елизавета Петровна частенько укоряла Аринку: «Все дети как дети, и в кого ты такая страхолюда».

Симон, задетый за живое, обычно защищал дочку: «И с чего ты взяла, что она страхолюда? Девка как девка, подрастёт — выправится. Лебедёнка тоже называют гадким утёнком, а вырастает красавицей птицей».

«То, что бывает у лебедей, не бывает у людей!» — категорично парировала Елизавета Петровна.

А вдруг и бывает. Вот возьмёт Аринка да и похорошеет, да так, что все ахнут, в том числе и мамка. Что она тогда скажет? Только бы поскорее возвращалась Нонна. Она поможет Аринке в этом. Но подруга не приезжала. Аринка каждый день бегала в школу, подолгу стояла на горке и все глаза проглядела, но Нонна на крыльце не появлялась.

Однажды Аринка повстречала тётю Настю. Та горестно сообщила:

— Нетути, нетути нашей Ноннушки, чавой-то с ними тама, неведомо, и Марьсандровна молчит. Я уж кумекаю, не в Питер ли укатили?

Аринка всё ещё не теряла надежды и решила встретить подругу в другом виде, более благообразном.

В субботу, вымывшись в бане, старшие сёстры Лида и Варя усаживались в чистой комнате и начинали расчёсывать свои длинные волосы. Аринка тоже решила привести в порядок свою голову, хватит ей ходить с «вороньим гнездом».

Прихватив железную гребёнку, осколок старенького зеркальца, она полезла на чердак, подальше от посторонних глаз, чтоб никто не мешал в столь тяжёлом и ответственном занятии. На чердаке, в маленькой комнатке с большим окном, Аринка примостилась у подоконника и стала внимательно разглядывать своё отображение в зеркале. Боже мой, что это было за лицо! Обожжённое солнцем! Бело-розовые лишаи, как заплаты, пестрели на смуглой коже. После бани, мыла, горячей воды и мочалки они ещё больше вспухли и порозовели. А на прямом и толстом, как огурец, носу сгрудилось столько веснушек, что они, не выдержав тесноты, сползли на щёки, в панике разбежались по всему лицу, узкому, словно сдавленному в дверях. Верхняя губа топорщилась и крышей нависала над нижней. Аринка поняла, почему Ивашка звал её крысой. Совершенно упав духом, она с горечью отложила зеркало. «Ну и пусть», — обречённо подумала она, но вспомнила: как-то взрослые не раз говорили, что у неё красивые глаза. Схватив опять осколок зеркала, она с затаённой надеждой стала рассматривать свои глаза. Но ничего красивого в них не нашла. Глаза как глаза, немного выпуклые, влажные, отороченные короткими, но очень густыми ресницами, отчего и казались более тёмными и отдавали синевой. Над ними бесцветные брови, солнцем выжженные. Аринка с завистью вспомнила Ноннины брови — тоненькие ниточки, точно нарисованные. Растерянность, граничащая с отчаянием, охватила её. Нет, никогда ей не быть красивой! А может быть, ей изменить причёску? Ведь Аниська похорошела от чёлки. Пыхтя и кривясь от боли, она старательно расчёсывала свои патлы. Ту часть волос, которой она закрыла лицо, схватила в кулак и стала кромсать ножницами. После долгой и упорной борьбы усталая рука Аринки опустилась на колени и в ней безжизненно повисла густая прядь отрезанных волос. Глянув на себя в зеркало, Аринка тут же отпрянула от него. Что это? Заветная чёлка, на которую так уповала она, не легла покорно, не распушилась веером над бровями, а вздыбилась, как петушиный хвост в минуты драки. Совершенно озадаченная, Аринка села на пол. Здесь было над чем подумать. После долгого размышления она пришла к заключению, что волосы ещё не привыкли лежать на лбу, надо их приучить. Послюнив их как следует, она завязала голову кушаком. Теперь осталось последнее: как быть с носом? Аринке казалось, что красивой можно быть только курносой. А что делать с её прямым носом? И тут её осенило. Обрадованная, она кубарем скатилась с лестницы, на скорую руку выпила на кухне кружку парного молока, оставленного для неё, и, никем не замеченная, проскользнула в угловую комнату и быстренько улеглась, тихо, без суеты и обычного сопения. Забравшись полностью под одеяло, с яростью набросилась на свой нос. Она его давила, мяла и всё заглаживала ладонью кверху. Бедный нос не мог вынести такой пытки, он вздулся и покраснел. Тогда Аринка, желая полностью его исправить, подвязала платок на голову, а концы платка укрепила не под подбородком, а под носом, этим самым он оказался подтянутым кверху. Нос страдальчески сморщился и готов был кричать караул! Аринка, крепко умаявшись, уткнулась в подушку и тут же заснула.

Проснувшись утром, Аринка почувствовала, что у неё страшно болит нос. Она сдёрнула платок, стремглав бросилась к зеркалу. Увидев своё отражение, Аринка не узнала себя. На месте носа было что-то непонятное: сине-красное, распухшее, с глубокой складкой в том месте, где кончалась мякоть кончика носа и начинался хрящ. Когда-то продолговатые ноздри, смотревшие вниз, теперь округлились и зияли тёмными впадинами, как две норы. «Что-то не то, не получилось», — с тоской подумала Аринка и побежала к умывальнику исправлять свои грехи. Мочалка с мылом дополнила недостающие краски в её лице. Взмокшая чёлка слиплась и свирепо топорщилась во все стороны. Как Аринка ни пыталась её утихомирить, но та не сдавалась и воинственно задиралась кверху.

Семья в полном составе сидела за столом и завтракала. Симон, как всегда, что-то рассказывал смешное и удивительное. Елизавета Петровна дотошно расспрашивала его:

— Ну и что же ты? Ты-то что сказал?

Вдруг Симон умолк на полуслове, его рука с дымящейся картофелиной повисла в воздухе, а рот приоткрылся и застыл. Его лицо выражало недоумение, граничащее со страхом. Перехватив его взгляд, Елизавета Петровна тут же обернулась. К столу приближалась Аринка. Она тихо, с виноватой улыбкой, как гостья, которая просила прощения за опоздание, остановилась возле стола. Взгляды, устремлённые на неё, приковали её к месту. Елизавета Петровна, молитвенно приложив руки к груди, зашептала: