Аритмия

Кисилевский Вениамин Ефимович

Неизвестно, с кем судья хотела после всего совещаться, но попросила их выйти из кабинета, подождать. Минут через десять – Роза Петровна в это время сидела в коридоре, повернувшись к ним спиной, – выглянула, позвала. Вердикт был таков: Розе Петровне двадцать пять рублей штрафа (по тем временам цена непритязательных женских туфелек), Любе – год условно.

– Да вы что?! – не обомлевшая Люба вскричала, а Танеев. – Это же нечестно! Зачем же вы ни за что ни про что калечите жизнь девушке?

– Умерьте тон,– ровным голосом ответила судья. – Ваше право обжаловать моё решение в вышестоящей инстанции. А сейчас освободите мой рабочий кабинет, у меня нет времени объясняться с вами.

Ликующая Роза Петровна с завидной для её возраста резвостью ускакала, Танеев успокаивал

плачущую Любу.

Это долго потом не давало ему покоя. Почему всё-таки судья так несправедливо поступила, чем руководствовалась? Должны ведь быть какие-то мотивы, ею двигавшие. Ну, положим, не знаком он с соответствующими статьями уголовного катехизиса, но должна же быть какая-то логика, разумность в решениях. Ну да, да, не раз приходилось ему слышать о странных приговорах, о продажности судейской, сам, в конце концов, пострадал когда-то, но какая в том корысть была этой, например, судье, практически защитившей наглую, безобразную тётку и так жестоко покаравшей девушку? И что срок Люба получила условный, решающей роли не играло, срок есть срок, на собственной шкуре однажды испытал. Судимый человек уже скомпрометирован. Была в этом какая-то вселенская непостижимость, нечто даже потустороннее, мистическое…

Стоя внизу возле синей вереницы почтовых ящиков, Танеев припомнил все подробности той неприглядной истории. И вдруг надумал всё-таки пойти в народные заседатели, изнутри, если удастся, хоть одним глазком, поглядеть, как и что варится в котле таинственной судебной кухни. Для себя просто, никаких конкретных целей не преследуя. Любопытный такой расклад: побывав сначала подсудимым, затем свидетелем, теперь вдруг заседателем. И в назначенное время шёл уже по коридору, отыскивая на втором этаже нужный ему кабинет. Навстречу ему, оживлённо беседуя, шли четверо мужчин в судейском одеянии, все как-то неуловимо схожие, плечом к плечу, во всю ширину коридора. И хоть и не было ни в лицах их, ни в походке ничего зловещего, почудились они издалека Танееву четверкой чёрных всадников Апокалипсиса. И как-то неспокойно стало на душе, появилось даже нелепое желание пройти мимо них как-то незаметно, бочком, с самым, каким сумеет, невинным видом, чтобы ничего плохого вдруг не подумали. Сразу же устыдился этой трусливой, подлой мысли, разозлился на себя. И в дверь под нужным ему номером постучал нарочито громко, настойчиво, пусть не думают.

Там уже сидела его будущая коллега, высокая бледная женщина, бухгалтер с комбайнового завода, беседовала с судьей. Тот, средних лет дородный мужчина, с первых же минут, однако, расположил его к себе – и широким простонародным лицом, и негромким хрипловатым голосом. Вот разве что масличные глаза его, холодные и влажные, как нос у собаки, несколько ослабляли впечатление. Впрочем, холодными они были в первые секунды, когда вошел Танеев в комнату. Надо полагать, не понравился ему бесцеремонный танеевский стук. Потом они, когда узнал тот, кто и зачем пришел, потеплели, странно оставшись лишь сентиментально, по-девичьи влажными.

Судья ознакомил их с делом. Было оно столь же незамысловатым, сколь и не поддававшимся здравому смыслу. Два мужика, двадцати семи и сорока двух лет, с простецкими фамилиями Сидоров и Кузнецов, пришли в гости к не обладавшей, судя по всему, высокими моральными устоями женщине. Выпивали. И в это время по какой-то надобности зашёл знакомый её, живший рядом двадцатилетний парень, который тоже был приглашен к столу. Затем гости, в крепком уже подпитии, поссорились, вышли из квартиры разобраться. Драка началась на лестничный пролёт выше, у мусоропровода. Во время драки старший, Кузнецов, вытащил нож, парня зарезали. После чего Сидоров с Кузнецовым, затолкав его за трубу, вернулись к столу, продолжили банкет. Но вернулись не налегке – сняли с парня кожаную куртку.

Ведущий это дело судья, представившийся Анатолием Мироновичем, всё это не рассказывал им, а зачитывал. Долго, подробно. Танеев обратил внимание, как часто повторялось слово «куртка», порой даже создавалось впечатление, что снятие с мёртвого парня куртки чуть ли равноценно убийству. Полюбопытствовавшему Танееву Анатолий Миронович объяснил, что наряду с убийством имело место ещё и ограбление, отягощавшее преступление.

Чтения и разборы продолжались даже не каждый день, и занимали обычно не более двух-трёх часов, так что в свободном времени за те же деньги народные заседатели очевидно выигрывали. Пару раз Танеев заметил двух сидевших в коридоре возле их двери девушек. Совсем молоденькие, обе, как на подбор, красивые, ухоженные, стильно одетые. И всегда они говорили о чём-то смешном, потому что хихикали. Впервые увидев их, Танеев удивился, посчитав, что эти барышни имеют какое-то отношение к тем двум убийцам, – уж никак не вязалось. Выяснилось, что это адвокаты, защитники, выделяемые, как положено, подсудимым, которые сами таковых нанять не имеют возможности. Понятно было, что они недавние выпускницы юрфака или на стажировке тут, не доросшие ещё до настоящей работы, держат их на подхвате.

Наступил и судный день. В небольшой зал ввели подсудимых, засадили в охраняемую милиционером клетку. Анатолий Миронович облачился в строгую чёрную мантию, сразу заметно прибавив и в серьёзности, и в значительности, глаза утратили былую негу. Убийцы оказались низкорослыми неказистыми мужичками, одетыми в замызганные рабочие спецовки, с тёмными загрубевшими лицами. Танеев знал, что прежде трудились они подсобниками в магазине, но если бы даже не знал, сразу предположил бы это – какие-то очень уж характерные типажи. За отдельным столиком сидели две барышни-защитницы. Больше в зале никого не было, что удивило Танеева. Кто и какими ни были бы эти два потрёпанных жизнью мужичка, но должны ведь быть у них какие-то родственники, друзья, которым их судьба не безразлична.

Поймал вдруг себя Танеев на том, что сидит он справа от судьи излишне прямо, отражает на лице важность порученной ему миссии, расслабился. Было неинтересно. Анатолий Миронович скучно, зачастую не совсем внятно проборматывал тексты хранившихся в папке листков. Барышни откровенно нудились, слушали в пол-уха, перешёптывались. Мужички же – Танеев часто поглядывал на них – слушали с напряжёнными лицами, заметно было, как силятся они вникнуть в смысл судейских слов, как трудно им это даётся. Но более всего поразили его выступления защитниц. Что сидоровская, что кузнецовская отделались безликой фразой, что их подзащитные находились в состоянии сильного алкогольного опьянения, не ведали что творили, раскаиваются в содеянном и просят суд, учитывая это, смягчить наказание. Выступление каждой заняло вряд ли больше одной-двух минут, после чего они садились с чувством исполненного долга. Впечатление это произвело удручающее. Сказали своё последнее слово и мужички. Тяжко подбирая слова, оба доказывали, что «тот первым начал».

Потом высокий суд – Анатолий Миронович и народные заседатели – удалился в соседнюю комнату для совещания. Судья, перечислив несколько неведомых Танееву статей уголовного кодекса, постановил, что оба они приговариваются к девятнадцати с половиной годам лишения свободы с отбыванием наказания в местах заключения общего режима.

– Оба? – не понял Танеев.

– Оба, – подтвердил судья. – Вам что-то непонятно?

– Но ведь, – развёл Танеев руками, – нож был один, значит, и убивал кто-то один. Если даже владелец ножа Кузнецов передал потом нож Сидорову и тот тоже наносил удары, всё равно ведь вина их не одинакова. И кто первым предложил стащить с убитого парня куртку, тоже ведь не выяснено. По крайней мере, я не слышал этого в вашем обвинении.

Анатолий Миронович с неподдельным интересом, как воспитательница в детском саду на смышлёного пацанчика, поглядел на него, спросил:

– Вы полагаете, что это имеет принципиальное значение для хоть какого-то оправдания убийства и грабежа?

– Разумеется, – ответил Танеев.

– Вы тоже так считаете? – обратился он к молчаливой, за все дни и нескольких десятков слов не произнесшей женщине.

– Не знаю, – ответила та, – вместе же убивали, вместе раздевали, одна шайка-лейка. Поглядеть только на них! А парнишки теперь нет в живых, молоденький совсем. – Вдруг шумно, ненавистно выдохнула: – Ублюдки! Как таких земля только носит!