Аркадий и Борис Стругацкие: двойная звезда
Шрифт:
Мы, воспитанные на творчестве АБС, долгие годы упивались «Понедельником» – как своей несбывшейся мечтой. Как картиной того мира, в котором мы хотели бы жить и работать. Мира, где можно было заниматься проблемами человеческого счастья и смысла человеческой жизни. Мира, где была принята рабочая гипотеза, что «счастье в непрерывном познании неизвестного, и смысл жизни в том же». Мира, в котором хамство и жлобство неизменно терпели заслуженное поражение, и от них оставались только пуговицы и вставные челюсти. Мира, где создавались «неограниченные возможности для превращения человека в мага». Мира, где чародействовали Сашка Привалов и Роман Ойра-Ойра, грубый Витька Корнеев и вежливый Эдик Амперян, где
Возможно, самая главная, хотя и чрезвычайно простая мысль ПНвС – та, которую в самом конце высказывает Привалову Янус Полуэктович Невструев: «Постарайтесь понять, Александр Иванович, что не существует единственного для всех будущего. Их много, и каждый ваш поступок творит какое-нибудь из них. Вы обязательно это поймете».
Как и Привалов, позже мы действительно это поняли. Но это, как и сказано в «Понедельнике», уже совсем-совсем другая история.
«Трудно быть богом» (196З)
Говорить о ТББ и легко, и трудно. Легко – потому, что лучшая (по моему субъективному мнению) вещь в мировой фантастике знакома, кажется, наизусть. Не надо снимать ТББ с полки, чтобы вспомнить, как она начинается:
«Ложа Анкиного арбалета была выточена из черной пластмассы, а тетива была из хромистой стали и натягивалась одним движением бесшумно скользящего рычага. Антон новшеств не признавал: у него было доброе боевое устройство в стиле маршала Тоца, короля Пица Первого, окованное черной медью, с колесиком, на которое наматывался шнур из воловьих жил. Что касается Пашки, то он взял пневматический карабин. Арбалеты он считал детством человечества, так как был ленив и неспособен к столярному ремеслу…»
А дальше – один за другим – «парольные сигналы» которые использовались для узнавания в любой компании тех, кто равен тебе по великому братству поклонников АБС.
«Малогабаритный полевой синтезатор „Мидас“».
«Кстати, благородные доны, чей это вертолет позади избы?»
«Мерзко, когда день начинается с дона Тамэо».
«Совершенно не вижу, почему бы благородному дону не взглянуть на ируканские ковры».
«Барон поражал воображение. В нем было что-то от грузового вертолета на холостом ходу».
«Теперь не уходят из жизни. Теперь из жизни уводят».
«Во тьме все становятся одинаково серыми».
«Король, по обыкновению, велик и светел, а дон Рэба безгранично умен и всегда начеку».
«Не знаю, чей он там отец, но его дети скоро осиротеют».
«Пауки договорились».
«Розги налево, ботинок направо»…
Этот перечень можно продолжать – собственно, почти вся ТББ состоит из таких, с давних пор любимых словосочетаний. И до сей поры не устарело ровным счетом НИ-ЧЕ-ГО.
По воспоминаниям БНС, повесть (или роман?) начинался (на стадии замысла) как веселый, чисто приключенческий, мушкетерский, и должен был называться вовсе не «Трудно быть богом», а «Седьмое небо».
1.02.62 Аркадий Стругацкий пишет брату: «Ты уж извини, но я вставил в Детгизовский план 1964 года „Седьмое небо“, повесть о нашем соглядатае на чужой феодальной планете, где два вида разумных существ. Я план продумал, получается остросюжетная штука, может быть и очень веселой, вся в приключениях и хохмах, с пиратами, конкистадорами и прочим, даже с инквизицией…»
А вот – отрывок из более позднего (начало марта 1963-го) письма АН брату, поясняющего читателю, насколько первоначальные авторские планы и наметки способны отличаться от окончательного
«Существует где-то планета, точная копия Земли, можно с небольшими отклонениями, в эпоху непосредственно перед Великими географическими открытиями. Абсолютизм, веселые пьяные мушкетеры, кардинал, король, мятежные принцы, инквизиция, матросские кабаки, галеоны и фрегаты, красавицы, веревочные лестницы, серенады и пр. И вот в эту страну (помесь Франции с Испанией, или России с Испанией) наши земляне, давно уже абсолютные коммунисты, подбрасывают „кукушку“ – молодого здоровенного красавца с таким вот кулаком, отличного фехтовальщика и пр. Собственно, подбрасывают не все земляне сразу, а скажем, московское историческое общество.
Они однажды забираются к кардиналу и говорят ему: „Вот так и так, тебе этого не понять, но мы оставляем тебе вот этого парнишку, ты его будешь оберегать от козней, вот тебе за это мешок золота, а если с ним что случится, мы с тебя живого шкуру снимем“. Кардинал соглашается, ребята оставляют у планеты трансляционный спутник, парень по тамошней моде носит на голове золотой обруч с вмонтированным в него вместо алмаза объективом телепередатчика, который передает на спутник, а тот – на Землю картины общества. Затем парень остается на этой планете один, снимает квартиру у г-на Бонасъе и занимается тасканием по городу, толканием в прихожих у вельмож, выпитием в кабачках, дерется на шпагах (но никого не убивает, за ним даже слава такая пошла), бегает за бабами и пр. Можно написать хорошо эту часть, весело и смешно. Когда он лазает по веревочным лестницам, он от скромности закрывает объектив шляпой с пером.
А потом начинается эпоха географических открытий. Возвращается местный Колумб и сообщает, что открыл Америку, прекрасную, как Седьмое Небо, страну, но удержаться там нет никакой возможности: одолевают звери, невиданные по эту сторону океана. Тогда кардинал вызывает нашего историка и говорит: помоги, ты можешь многое, к чему лишние жертвы. Дальше понятно. Он вызывает помощь с Земли – танк высшей защиты и десяток приятелей с бластерами, назначает им рандеву на том берегу и плывет на галеонах с солдатами. Прибывают туда, начинается война, и обнаруживается, что звери эти – тоже разумные существа. Историки посрамлены, их вызывают на Мировой Совет и дают огромного партийного дрозда за баловство.
Это можно написать весело и интересно, как „Три мушкетера“, только со средневековой мочой и грязью, как там пахли женщины, и в вине была масса дохлых мух. А подспудно провести идею, как коммунист, оказавшийся в этой среде, медленно, но верно обращается в мещанина, хотя для читателя он остается милым и добрым малым…»
И последний отрывок из письма АН брату от 17.03.63: «…Всю программу, тобою намеченную, мы выполним за пять дней. Предварительно же мне хочется сказать тебе, бледнопухлый брат мой, что я за вещь легкомысленную. Чтобы женщины плакали, стены смеялись, и пятьсот негодяев кричали: „Бей! Бей! и ничего не могли сделать с одним коммунистом…“. Последняя фраза – слегка измененная цитата из любимой нами трилогии Дюма…
Вся эта переписка шла на весьма интересном внутриполитическом фоне. В середине декабря 1962 года (точной даты не помню) Хрущев посетил выставку современного искусства в московском Манеже. Науськанный (по слухам) тогдашним главою идеологической комиссии ЦК Ильичевым, разъяренный вождь, великий специалист, сами понимаете, в области живописи и изящных искусств вообще, носился (опять же по слухам) по залам выставки с криками: «Засранцы! На кого работаете? Чей хлеб едите? Пидарасы! Для кого вы все это намазали, мазилы?» Он топал ногами, наливался черной кровью и брызгал слюной на два метра. (Именно тогда и именно по этому поводу родился известный анекдот, в котором озверевший Никита-кукурузник, уставившись на некое уродливое изображение в раме, орет не своим голосом: «А что это за жопа с ушами?» На что ему, трепеща, отвечают: «Это зеркало, Никита Сергеевич…»