Аркадий и Борис Стругацкие: двойная звезда
Шрифт:
– Я и сам хорошо помню эти события – мне было тринадцать лет, я перешел в седьмой класс, и именно тогда у меня начался тот процесс, который у Вас закончился, – расставания с иллюзиями. Было лето, мы с родителями отдыхали на даче, время от времени родители слушали «Голос Америки» и «Би-би-си», где почти круглые сутки говорили о чешских событиях. И для меня было потрясением то, что по радио, оказывается, могут говорить прямо противоположное тому, что пишут в газетах!
– К тому, что такие противоположности могут быть, еще во время венгерских событий я относился достаточно спокойно. Я тогда вообще мало интересовался политикой. И выслушав очередную порцию вранья по советскому радио, мы с Аркадием Натановичем говорили друг другу: все врут, да ну их к черту, давай не будем никогда впутываться в эти дела. У нас свои проблемы, помощнее этих: Вселенная, Космос, Разум, вечное движение к истине…
– Ну я-то тоже до чешских событий в газетах читал только спортивные новости…
– А я и спортивных не читал! Вспоминаю вот сейчас замечательную историю о том, как я поступал в аспирантуру. Это очень хорошо характеризует мою прямо-таки патологическую аполитичность. Это был 55-й год, я сдавал экзамен по марксизму-ленинизму (всего экзаменов полагалось три). Теорию марксизма-ленинизма я знал блистательно, ответил так, что от зубов отскакивало, все было замечательно, экзаменаторы были очень довольны… Но вдруг одному из них пришло в голову задать вопрос, который касался политики – текущей политики. Я уже не помню, какой был первый вопрос. Но что-то я, видимо, не так сказал, потому что мне задали второй вопрос – крайне легкий, по их мнению: скажите, пожалуйста, кто у нас первый секретарь ЦК КПСС?
– Неужели Вы этого не знали?
– Ответ мой полностью характеризует мое знание современной политики. «Ну, там их несколько, – сказал я. – Один из них, например, Микоян…» – «Ах там их несколько? – сказали мне. – А кто же еще?» – «Ну, Ворошилов, по-моему, один из них», – ответил я. – «Так-так…» – сказали мне… Потом был задан еще какой-то вопрос, на который я ответил примерно в том же духе, после чего один из экзаменаторов заявил: «Ну, знаете, товарищи, я просто не знаю, что и сказать». Меня попросили выйти, я с ужасным предчувствием вышел и думал, что вообще все завалил. Но все-таки они поставили мне трояк – я получил первую тройку в своей студенческой жизни…
– Сразу вспоминается анекдот – «Бросить бы все к чертовой матери и уехать в этот Урюпинск…»
– Теперь-то я понимаю, как я выглядел тогда! Человек, который блестяще, «от сих до сих» и вдоль-поперек знает все основы марксизма-ленинизма, с цитатами из Ленина и всеми прочими онерами – и, оказывается, не знает, кто у нас первый секретарь!
– Это было характерно для вашего поколения?
– Да! Мы все были такие. Я вспоминаю студенческие годы, и мы все были совершенно аполитичны. Если мы и говорили о политике – то только со смехом. Это было совершенно специфическое отношение. Классическое оруэлловское «двоемыслие» (double-think). Понимаете, мы могли смеяться над какими-нибудь политическими лидерами, например, над их походкой, или выговором, или дурацким пенсне, – и в то же время я был готов умереть за них, если понадобится. Ибо они олицетворяли Идею. Это было типичное отношение холопа к своему барину. Холоп может смеяться над барином у себя в холопьей избе и перемывать ему косточки, но, когда дойдет до дела, он за барина встанет стеной: возьмет острогу, топор и будет колоть, рубить и жизнь свою отдаст за барина… А точно так же, как холопа, высокая политика интересовала нас чрезвычайно мало.
– С чем это было связано – с недостатком информации?
– Не то что с недостатком информации – скорее, со способом ее подачи. Информации как раз было навалом, нас пичкали ею в школе, в университете, она непрерывно передавалась по радио, по телевидению, когда оно появилось, в газетах… И – никакой разноголосицы! Вот в чем фокус. Великая вещь: тотальность информации.
– Однако в 70–80-е годы тотальность информации была такой же, между тем значительно большее число людей стало интересоваться политикой. Почему?
– Я же говорю об очень
– Вы не пытались заниматься музыкой?
– Никогда. Вместе с друзьями я пережил увлечение джазом – это было единственное, что у нас не глушили. О этот знаменитый «Час джаза» Виллиса Конновера! Джаз нам нравился страшно – и сам по себе, а к тому же в нем ощущался лакомый душок запретности. Немножко запрещать надо обязательно, особенно если хотите завлечь молодежь. Если бы сейчас у нас под запретом – формальным, по крайней мере – оказалась, скажем, некая газета, ее бы начали читать и раскупать гигантскими тиражами…
– А что Вы в молодые годы любили читать? Я понимаю, что это нестандартный вопрос к писателю…
– С юных лет я был довольно квалифицированным читателем. Я любил не только читать, но и перечитывать – а это верный признак квалифицированного читателя, получающего от чтения не просто заряд информации, эмоциональной или рациональной, но еще и некоторое эстетическое наслаждение. Это – специфическое наслаждение, его нельзя получить ни от музыки, ни от кино, ни от созерцания красот природы – только от чтения книги! У меня был очень широкий диапазон чтения. Во-первых, к счастью, сохранилась почти полностью отцовская библиотека. Часть книг, правда, мы с мамой в голодные времена продали, но значительная часть уцелела – два шкафа книг, которые я прочел все, от корки до корки. Я знал таких писателей, о которых нынче в России, наверное, мало кто слышал, – скажем, Верхарна, или Пьера Мак-Орлана, или Анри де Ренье, или Андре Жида. Там был полный Мопассан, почти полный Достоевский, разрозненные тома Салтыкова-Щедрина. И, разумеется, Дюма, Рабле, Шарль де Костер. Были даже разрозненные тома Луи Буссенара и Луи Жаколио – в те времена их было не достать ни в каких библиотеках.
– Из всего Буссенара в «застойные» времена, кажется, издавали только две книги – чуть позднее «Похитители бриллиантов» (она шла в обмен на 20 килограммов макулатуры), чуть раньше – «Капитан Сорви-Голова»…
– Кстати, «Капитан» – одна из самых плохих книг у Буссенара. У него надобно читать «Туги-душители» и «Факиры-очарователи». А у Жаколио – «Грабители морей». Вот это было чтение для настоящего мужчины! К счастью, я очень рано прочел «Войну и мир» – и таким образом спас ее для себя, потому что потом мы начали ее «проходить» в школе и для половины моих сверстников эта книга навсегда перестала существовать. А вот «Отцы и дети» я прочесть не успел. Я прочитал «Накануне» до того, как мы начали ее изучать в школе, и эта книга до сих пор остается одной из моих любимых у Тургенева. А вот «Отцы и дети» – вещь гораздо более глубокая и гораздо более достойная внимания, так и осталась для меня чужой. Так же, как и «Евгений Онегин». Зато «Повести Белкина», которые мы в школе не проходили, я люблю с детства и до сих пор. Так что у меня изначально был очень широкий диапазон любимых книг, хотя, будучи человеком молодым, я предпочитал, естественно, фантастику и приключения.
– Какая тогда была фантастика?
– Только старая. Можно было достать старые журналы «Мир приключений» или «Вокруг света», или издания Джека Лондона в библиотеке «Всемирный следопыт», или Конан Дойля… Из новых изданий были только Немцов, Охотников, Адамов, Казанцев – чей «Пылающий остров» я на протяжении многих (школьных) лет считал лучшей фантастической книгой на свете. Но основная масса советской фантастики была просто ужасна. Мы читали ее, потому что больше ничего не было. Если на книжке стоял значок «Библиотека фантастики и приключений» – мы были обязаны прочитать эту книгу с интересом. И вот мы брали какой-нибудь «Огненный шар» или «Тень под землей» и жевали ее, как сухое сукно. И с отвращением – но дожевывали до конца… Я много раз говорил о том, что именно отсутствие хорошей фантастики прежде всего и толкнуло нас с Аркадием Натановичем попытаться написать что-нибудь такое, о чем бы стоило говорить.
– В «типовом» фантастическом произведении того времени – скажем, в каком-нибудь «Изгнании владыки» – обязательно присутствовал иностранный шпион, вредящий советским инженерам или ученым, и майор или полковник государственной безопасности, который вставал у него на пути. И если даже в книге забывали об этой конструкции, в фильме все вставало на свои места: так, когда поставили фильм по «Тайне двух океанов» Адамова, старшина Скворешня, который доблестно ловит шпиона под водой, в итоге оказался переодетым старшим лейтенантом госбезопасности…