Армагеддон №3
Шрифт:
А когда лодки отвалили от ратуши, он вместе с соседской ребятней, облепившей окна, долго следил, как мужчины в мокрой одежде, от которой шел пар, с трудом гребли в юрких лодках. За лодками по воде медленно плыла нескончаемая вереница оструганных до белизны бревен с косыми выемками по краям, будто люди криками показывали ей путь. Разборные конструкции ряжей на всякий случай всегда лежали позади магистрата, привязанные длинной веревкой к выступавшей балке конька. Раньше Флик думал, что бревна привязывают так высоко, чтобы вор не смог незамеченным забраться на кровлю и отвязать их. Прочная хозяйственная жилка не допускала в нем мысли, что кто-то может перерезать замечательную пеньковую веревку или бросить ее, распутав морской узел возле аккуратно сложенных бревен. Теперь, глядя как плотник Тордсен, привстав в лодке, снимает
Матушка и Флик с большим удовольствием наблюдали лодочное столпотворение у дамбы. Жили они одиноко, гости к ним заходили редко, а тут выпала редкая возможность посмотреть на всех соседей ближних и дальних, мокрых по пояс, с руганью несусветной и криками подвозящих бревна и камни. Матушка укутала Флика шалью и сказала:
— А ведь, мальчик мой, это ты вчера зажег факел, и они отступили!
— Кто, матушка? — с интересом спросил Флик, почти ничего не помнивший с того момента, как он помог перевалиться рядом с собой на перекладину матушке, вставшей на столик, качавшийся на всплывшей лежанке.
— А… сам скоро узнаешь, сынок! Запомни только: ты — Факельщик! И всегда верь себе! Вот, гляди, братья Кнесе! Долго же им нынче работать, сынок… Вот, видишь, они делают раствор. Не переживай, малыш! Сейчас соберут ряжи и подготовят хороший раствор, он будет твердеть и в море… Главное, что ты научился разжигать огонь! И я теперь спокойна! Тебя найдут, малыш, найдут раньше двух неразлучных…
На прибывшей барке в огромный котел высыпали все мешки с гашеной известью. Все местные ямы, где пережженный известняк с побережья гасился годами, были затоплены. Над баркой вздымалось белое облако ядовитой пыли, поэтому лица мужчин и даже голова быка были обвернуты пестрыми платками. К борту начали причаливать лодки, заставленные плетеными корзинами с песком. Воду в котел лили из спускаемых прямо за борт деревянных ушатов. Потом вышел огромный мужик в синей куртке и таком же синем платке и принялся багром перемешивать содержимое котла, качаясь на помосте, еще не законченном плотниками. На старой, несмоленой шлюпке приплыли молчаливые бабы с окрестных мыз, побитые утром сторожем Рильса. Над головой они держали корзины яиц, которые тут же пошли в котел. Когда женщины приподнимались, Флик видел, что подолы у всех мокрые, видно в шлюпке некому было вычерпывать воду.
Еще до отлива плотники успели собрать остовы будущих ряжей. При отливе уровень воды немного понизился, размытый у проранов верх дамбы обнажился, но у ратуши вода практически не ушла, поскольку основной поселок был расположен ниже уровня дамбы. Со стороны осевшей на дно барки послышалось надрывное мычание быка, которого трое мужиков тянули за кольцо, вставленное в перемычку носа, на деревянный помост над котлом. Услышав мычание, матушка Лерк строго отозвала всех детей от окон, Флика она притянула за руку к себе и укрыла его с головой большим клетчатым фартуком. Но и через фартук Флик услышал почти человеческий, сразу же прервавшийся вскрик быка. Через минуту со стороны дамбы донесся грохот, будто на помост упал огромный валун, и руки матушки, державшие его за голову, ослабли. Дети кинулись к окну. Бык лежал на помосте, кровь с него медленно сочилась в котел. Женщины вычерпывали воду из шлюпки и кричали в сторону, что вода уходит, а им надо успеть. На помост снова поднялся огромный мужик с топором и несколькими ударами отсек голову и ноги мертвому быку. Затем, достав из-за пояса нож, сверкнувший над поднимающимся солнцем широким лезвием, распорол брюхо и сложил внутренности в мешок. Приободрившиеся женщины со смехом и шутками принимали все, что кидал им мужик в синей куртке, запачканной кровью, а когда они повернули шлюпку к поселку по быстро мелевшей косе, ветер доносил их веселую песню.
Флик плакал. Ему было очень жалко быка, от которого осталась большая туша. Возле нее возился тот страшный мужик, ловко подрезая что-то ножом и снимая шкуру. Матушка подползла к нему, тихонько потеснив детей, и успокаивающе погладила его по голове, сказав:
— Глупый Флик! Дамбе не выстоять перед морем, если не законопатить все щели между ряжами раствором на бычьей крови. Море останавливается только, если ему отдать жертву крови быка. Так задумано Господом нашим, поэтому надо принять все таким, как оно есть. А быку сейчас хорошо, гораздо лучше, чем с нами. Господь пустил его на вольные пастбища, успокойся!
До обеда Флик смотрел, как плотники ставили в размытую брешь прорана ряжи, заполняли их песком и камнями с обнаженного дна, и заколачивали верх досками. Потом все стали кидать камни и песок между ряжами, а страшный мужчина черпаком поливал их густым, на глазах схватывающимся раствором. Затем он, надсадно крича, опрокинул чан на край помоста, и все стали таскать раствор ведрами, принимая вытащенные из трюма барки тюки с паклей. С заднего двора ратуши до Флика доносился дразнящий аромат мясной похлебки. Мяса Флик с матушкой не ели давно, поэтому Флик почти успокоился, уверенный, что быку сейчас хорошо, ведь матушка его никогда не обманывала.
Детей женщины накормили еще до обеда, уложив спать на влажных досках, застеленных отцовскими куртками. Матушке с Фликом досталась огромная берцовая кость, которую они вдвоем дочиста обглодали. Флик так и заснул с нею в руках, прижавшись к теплому боку матушки.
…После тех злополучных дней, завершившихся спуском нижней плотины и большим праздником, на котором зажарили обескровленную тушу быка, прошло не так много времени. Хотя и довольно, чтобы Флик превратился в высокого худого юношу с пробивавшимся на щеках пушком, но настолько яркими были те давние события, что он мог закрыть глаза и представить все до мелочей.
Спустя четыре года после наводнения матушка Лерк отошла во сне смертью праведницы. Она задремала с деревянными спицами в руках, закончив вывязывать пестрые чулки для Флика. В этих чулках Флик и проводил ее в последний путь вместе с крестными с соседней мызы, где он родился шестнадцать лет назад в такое же ненастное время. Крестные помогли ему продать нехитрый скарб, пожитки и саму мызу, кое-как расплатиться с долгами и налогами. И перед самым Рождеством крестный повез Флика продавать на службу в драгунский полк, квартировавший неподалеку. Флик, впервые в жизни покидавший родные места, сидел на той же повозке, на которой шестнадцать лет назад крестный вывез из смертной дремы матушку Берту Лерк. Он растерянно смотрел на знакомые с детства придорожные ветлы, с грустью понимая, что, скорее всего, увидеть их вновь ему уже не доведется.
ОГОНЬ, ВОДА И МЕДНЫЕ ТРУБЫ
Стоя в тамбуре вместе с явно недовольным ее присутствием Петровичем, Марина с жадным любопытством смотрела на заснеженные придорожные ветлы, с грустью понимая, что ландшафт поменяется, а увидеть эти деревья вновь ей, скорее всего, уже не доведется.
Седой не препятствовал ее пребыванию в ближнем тамбуре, понимая, что сейчас ей необходимо побыть одной. Но в дальний тамбур уходить запретил. Проверять ее постоянно выходил Ямщиков. Он молча курил рядом. И, как ни странно, это сочувственное молчание помогало ей привыкать к поселившейся внутри плаксивой тоске, глазам на мокром месте, странным взглядам проходивших мимо мужчин… Нет, привыкнуть к такому невозможно! Ямщиков со вздохом кидал сигарету, хлопал ее по плечу и, понурившись, с видимой неохотой уходил к Седому, непрерывно ворчавшему, что надо даже в пути все время работать. Хотя бы головой.
У каждого полустанка, на платформах электричек Марина жадно разглядывала ежившихся на пронизывающем ветру женщин с котомками, пытаясь угадать, что могло заставить каждую из них пренебречь домашним теплом и двинуться в дорогу. И на каждой платформе ей казалось, что среди незнакомых женских лиц на нее глядит лицо той, которая снилась всю ночь с еще неоконченной парой чулок на спицах. Мама… Мамочка…
Состав медленно подходил к перрону вокзала небольшого, уютного городка. Однако прицепной вагон, как и предполагала Марина, остановился далеко от здания вокзала, напротив грязных складских клетушек, за которыми начиналось депо. Проводник мрачно пробурчал себе под нос: "Вроде к скорому цепляют… «Жигули» номер десять… Хоть бы до Рузаевки дотянули, жлобы… Покатимся сейчас через срань Господню… Запищиково, Мокша, Пишля… По названию видно, какие там уроды подсесть могут… Ненавижу! Причем, всех!" После этого спросить, что это за станция у кипевшего ненавистью Петровича она так и не решилась.