Армагеддон №3
Шрифт:
На середину кострищ медленно выходил Око Живого Бога. Он давно уже отказался от прежнего имени, да и никому из сидевших вокруг костра братьев и сестер не пришло бы в голову назвать его прежним именем. Та жизнь закончилась. Впрочем, пока еще нет. Но последние минуты этой жизни истекали. Сама жизнь заканчивалась. Они это чувствовали. Они отходили от этой жизни к какому-то иному существованию. Око Бога обещал, что у них вырастут крылья, что они будут неимоверно счастливы. И они чувствовали, что он прав, ведь по ночам, когда они пели свои молитвы, у них нестерпимо чесались лопатки, будто сквозь спину действительно пробивались странные кожистые крылья.
— А-а-а… —
Над раскрытым зевом огромного чума собирались свинцовые тучи. Дым уже не удерживал снег, который каплями шипел на остывающих углях.
— Нет! — заорал вдруг Око Живого Бога. И все братья и сестры разом поняли, что ему внезапно резко расхотелось становиться этим самым Оком, что он сам вспомнил, некоторые светлые моменты в бывшей невозвратимой уже жизни Кольки-якута. Но было поздно. Надувшийся на его лбу чирей лопнул, отчего глаза бывшего Кольки утратили всякий смысл и застыли, а из сукровицы на лбу вдруг вылез странный шевелящийся отросток и, качаясь на тонкой ножке, леденящим взглядом внимательно посмотрел на каждого, и каждому, камлавшему о нем, заглянув в душу. От одного мимолетного взгляда в каждом тонкой папиросной бумажкой вспыхивала и тут же гасла навеки его душа.
— Гриш, не ори ты так! Тише! Люди спят, — увещевал Петрович матерящегося Ямщикова.
— Петрович, я сейчас такую хрень во сне видел, так реально… Вот как тебя! — ответил приходящий в себя Ямщиков, с усилием растирая глаза и подавляя зевоту. — Снилось, будто по вагону ползет твой гаденыш Кирилл, а рядом… Маришка наша… Голая в натуре! Ну, в принципе она, конечно, ничего так себе, относительно. Но голая. Такой сон дурацкий… Не поймешь даже — к чему это? Если бы хоть какой-то смысл в эту обнаженку был вложен. Политический хотя бы. А то ведь в вагоне довольно зябко, ощущаешь? Я хотел сказать им, чтобы этот Чингачгук отстал от Маришки, она ведь простыть может, а он, главное, говорит мне: "Кыш-шш!" И я ответить ничего не могу! Представляешь?
— И что? — заинтересованно спросил Петрович.
— А ничего, — махнул рукой Ямщиков, спускаясь с полки. — До того, как ты меня трясти начал, всю дорогу ползал за ними, молча… Ну, смотри! Конечно, она спит! Она до сих пор с твоим Кирюшей во сне. Дурдом. Ты меня разбудил как раз на том месте, когда Кирилл ей объяснял, что надо везде песок сыпать. На всякий пожарный случай. Филиал Кащенко на колесах…
— Мне от нефтяников из шестого купе мужской журнальчик остался, с картинками в таком же ракурсе, — совершенно некстати вспомнил Петрович. — Художник рисовал. Голые девицы вперемешку с гадами разными и динозавриками. Вокруг природа фантастическая изображена, а производства — никакого.
— Хочешь сказать, что женщине в таком месте одеться не во что? — догадался Ямщиков. — Типа только с гадами и остается дружить? В целом подобный художественный прием я считаю оправданным. В особенности, для мужских журналов. С дурацкими советами лично я к художникам не полезу. Но ведь в этих фантазиях тепло и даже жарко, наверно, а? И это, Петрович, природа! А не прицепной вагон ЖД России!..
Внезапно вагон резко тряхнуло. С противным скрежетом и визгом, слегка накренившись, он остановился. Свет над полками тут же погас. Замерший на минуту вагон вначале медленно, а затем все быстрее покатился куда-то в противоположную сторону…
Петрович хотел выбежать в коридор, но Ямщиков тут же схватил его за рукав.
— Тихо, Леха, сиди тихо! — приказал он проводнику, порывавшемуся спасти вверенную ему государственную собственность. — Мы здесь в относительной безопасности, они ждут прямо за дверью.
— Кто? — с нескрываемым страхом спросил Петрович, действительно услышав чье-то щелканье, шипение и поскребывание в обшивку двери.
— Мышки летучие, — ответил Ямщиков, бесцеремонно расталкивая Марину и Седого. — Необыкновенно огромных размеров. Сам увидишь.
Пока Марина и Седой приходили в себя, Ямщиков поднял дерматиновый полог над окном, за которым еще не прояснило. Вагон скатывался по каким-то незнакомым диким местам с огромными кучами валежника и непроходимой тайгой сразу за высокой насыпью. Вокруг было удивительно тихо. Исподволь, постепенно накатывала смиряющее всякое движение апатия. Хотелось укрыться одеялом и спать, спать, уснуть навсегда… В воздухе заискрились тончайшие золотинки сонной пыли, которую толчет с Начала Всех Времен на Луне бессмертный Синий Кролик в ступе бессмертия… Время останавливалось, только за окном одна картинка медленно сменяла другую. И даже в кромешной тьме Ямщиков разглядел, что с неба жирной сажей валил черный снег…
Вдруг вагон вновь резко дернулся и остановился. К замерзающим людям, почти подчинившимся сонным чарам, звуки вернулись визгом тормозов и режущими слух гортанными криками саров за прогибающейся перегодкой.
— Грег, высаживай окно! — слабым голосом скомандовал Седой. — В коридор нам не прорваться… Вынимаем бляхи! Они нашли щель, вдувают нам сонную пыльцу…
— Гриша, окно ты так просто не пробьешь, — из последних сил сказал Петрович, заставив себя подняться и шаря обеими руками по полке, куда Марина с вечера уложила Кирюшу. — Вынь у меня ключ из кармана, у меня чего-то руки плохо слушаются…
Ямщиков, стараясь не дышать, достал из кармана проводника металлический штырь с полым углублением с одного конца. Плохо соображая, он все-таки нашел на раме две скважины с металлическими пипками внутри. Легко отвернув их странным обрубком, он тупо уставился на окно, пытаясь сообразить, почему же оно все-таки не открылось после его титанических усилий. В ушах застучала кровь, и вновь проваливаясь в черный, как снег за окном, сон, Ямщиков всей тяжестью повис на поручне вверху окна…
Законы физики все еще действовали в восьмой части, поэтому окно начало медленно отъезжать вниз. Люди в купе с кашлем хватали свежий, обжигавший холодом воздух.
В дверь купе кто-то с силой вгрызался снаружи. Хотя до конца раму дотянуть так и не удалось, Ямщиков принялся по очереди подсаживать все еще беспомощных спутников в узкий оконный проем, потому что дверь вдруг начала надуваться пузырем в разных местах, ежась тонкими морщинками лишь там, где были с вечера начертаны защитные пентаграммы. Первым по откосу покатился Седой, за ним из окна вылетела Марина в развевающейся дубленке и каких-то дурацких коротких штанах. Дверь теперь держали только пентаграммы и красные шерстяные нити, сквозь которые уже просвечивали очертания тварей, пытающихся прорваться в купе. А Ямщиков все никак не мог оттащить от верхней полки Петровича.