Арманд и Крупская: женщины вождя
Шрифт:
Мне не хотелось рассказывать ему о своих любовных неприятностях. И я замял разговор. Лишь накануне своего отъезда Ленин вдруг спросил меня: «Почему я в этот приезд ни разу не встречал дочь мадам Артц? Где Жанна? Уехала куда-нибудь?» «Разве я сторож Жанны, Владимир Ильич? Да и не будем об этом говорить. Это не стоит вашего внимания».
В дверях квартиры мы неожиданно столкнулись с хозяйкой и Жанной. Обе провожали гостя. Когда поднялись наверх в мою комнату, я сказал: «Ну вот вы и встретили Жанну. Это был ее жених, она выходит замуж». Я стал искать спички, чтобы зажечь газовую лампочку, и у меня вырвалось: «Как бы я хотел убежать отсюда, чтобы ничего не видеть, не слышать!» Владимир Ильич никак на это не отозвался. Раскрыв чемодан, он сказал: «Не опоздать бы к поезду. Вы спуститесь-ка, расплатитесь за меня с хозяйкой, а я чай приготовлю. И не поднимайтесь, а я погашу газ, закрою комнату, и мы сойдемся внизу».
Я проводил его на вокзал, посадил в поезд, вернулся, войдя в комнату и зажегши свет, увидел посреди
Совершеннейшая идиллия, в которой Ленин предстает добрым волшебником из детской сказки. Вот только в письмах к Арманд о любовной истории Попова Ильич отзывался совсем не так деликатно, поскольку тот все никак не мог перевести доклад для брюссельского совещания с Международным Социалистическим Бюро. «Не знаешь ли, что с Поповым в Брюсселе? — писал Ленин 2 марта 1914 года. — Он не отвечает мне 2–3 недели (!!) на спешные и важные письма. А он мне нужен! Не заболел ли? Или его «история», love-story, что-либо с ним сделала, выгнала его из Брюсселя и т. п.? Если ничего не знаешь, то, пожалуйста, сделай так: подожди два дня; если за это время не будет от меня иной вести, напиши в Брюссель через других знакомых ему и об нем, чтобы я наверное узнал, в чем дело. Нечто невероятное и невозможное! Если знаешь что-нибудь о нем, черкни мне тотчас». А 8 марта уже метал гром и молнии: «Вчера взбесило меня нахальнейшее письмо Гюисманса (одного из лидеров бельгийских социалистов и председателя Международного Социалистического Бюро II Интернационала. — Б. С.),коему Попов до сих пор не доставил доклада!! А обещал сделать это 4/II (2/II я уезжал из Брюсселя и из кафе — помнишь? Не знаешь ли названия кафе? Около Gare du Nord (Северного вокзала (фр.). — Б. С.) — писал об этом Гюисмансу.
Послал бешеное заказное с обратной распиской письмо этому мерзавцу Попову: занимайся, дьявол тебя бери, какими хочешь любвями и болезнями, но если взял партийное обязательство, то выполняй или вовремя передай другому. Написал также Карлсону (латышскому большевику, работавшему в Брюсселе наборщиком в типографии; Ленин надеялся, что тот сможет найти Попова и побудить его взяться за перевод злосчастного доклада. — Б. С.).А Гюисмансу ответил, что его выражения оскорбительны, что он не имеет никакого права их употреблять и если он не откажется формально от них, то это будет последнее письмо, которое я ему пишу!
Сволочь Попов — выставил меня обманщиком перед Гюисмансом…»
Кстати сказать, то, что пишет Ленин Инессе, как будто опровергает воспоминания Попова. Судя по письмам, ни в какую Францию отдохнуть и встретиться с Арманд Владимир Ильич Ивана Федоровича не отправлял ни запиской, ни в разговоре. По крайней мере, Инессе он об этом явно ничего не сообщил. Может быть, конечно, Ленин имел в виду, чтобы Попов поехал во Францию после того, как закончит перевод доклада. Но тогда совершенно непонятно, зачем было поручать столь ответственное задание, да еще в кратчайший срок (за два дня!) человеку, который был морально подавлен и нуждался в отдыхе. Что Ленин был в курсе «любовной истории» Попова, сомнений не вызывает.
Так или иначе, к 15 марта доклад был Поповым переведен и отослан Гюисмансу. Ленин очень просил Инессу поехать в Брюссель вместе с Иваном Федоровичем. Он полагал, что ее безукоризненное знание французского будет там весьма полезно. В начале июля Ильич писал Арманд в курортный городок Ловран на Адриатике, где она отдыхала вместе с детьми:
«Dear friend! Я ужасно боюсь, что ты откажешься ехать в Брюссель, чем поставишь нас в совершенно невозможное положение. И вот я придумал еще один «компромисс», чтобы ты уже никак не могла отказаться.
Надя думает, что твои старшие дети уже приехали и ты легко сможешь на 3 дня оставить их (или взять Андрюшу с собой).
На случай, что старшие не приехали и что оставить детей на 3 дня абсолютноневозможно, я предлагаю: поехать тебе на один день(16-ое, даже на полдня, для прочтения доклада), либо оставив детей на день, либо даже выписав на этот день Константинович (родную сестру Александра и Владимира Армандов. — Б. С.),ежели крайность требует. (Расходы оплатим.)
Дело, видишь ли, в том, что крайневажно, чтобы основной доклад был прочтен действительнос толком. Для сего безусловно необходим прекрасный французский язык — прекрасный, ибо иначе впечатление будет ноль, — французский, ибо иначе 9/10 при
Конечно, кроме прекрасного французского нужно понимание сути делаи такт. Кроме тебя никого нет. Посему прошу, изо всех сил прошу согласиться хотя бы на день (прочтешь доклад, извинишься, что больна семья, уедешь, передав Попову)…
Доклад ЦК мы напишем (имелся в виду доклад для зачтения на совещании, а не тот информационный доклад о разногласиях между большевиками и меньшевиками, который больше месяца переводил Попов. — Б. С.).Твое дело будет перевести и прочесть с комментариями, о коих мы условимся…
Я волнуюсь сильно из-за Брюсселя. Только тыпровела бы чудесно… Я не гожусь тут».
Положительно, Ильич пустил в ход все свое красноречие. Создается впечатление, что он любимую женщину уговаривает принять брачное предложение, а не товарища по партии убеждает поехать в другой город прочесть доклад. А впрочем, может, здесь и было скрытое признание в любви. Убедить руководство II Интернационала в том, что только большевики реально представляют российскую социал-демократию было, конечно, очень важно. Это и представительство в международных социалистических организациях, и возможность получения шмитовских денег. И Ленин самокритично понимал, что он сам для дипломатической по своей сути миссии не годится. Понимание сути дела у Ильича, разумеется, было, а вот такта, да и достаточно свободного владения французским языком — нет. Оппонентов и просто тех, кто чем-либо его прогневал, Ленин и в письмах, и в статьях, и в публичных выступлениях, ни мало не стесняясь, крыл непарламентскими выражениями. И в письмах Инессе свободно употреблял непечатные обороты: «Я лично очень рад, что эта сука отказалась идти в наш журнал»; «На такое говно, как Мергейм, не стоит тратить много времени…» и т. п. Инесса не без оснований казалась ему самой подходящей фигурой для участия в совещании. Но все-таки уж слишком страстно вождь уламывал Арманд. Ведь не был же вопрос о ее выступлении в Брюсселе для Ленина и партии вопросом жизни и смерти, тем более что в дальнейшем Ильич благополучно порвал все отношения со II Интернационалом. Да и тогда, в июле 1914 года, на успех в Брюсселе, чувствуется, особо не рассчитывал.
Инесса не могла не откликнуться на ленинскую просьбу. Ради этого и горячо любимых детей можно было на день оставить под присмотром золовки. В одном из следующих писем Ленин инструктирует Инессу: «Уверен, что ты чудесно расшибешь и Плеханова (едет!!), и Каутского (едет). Мы их проучим сволочей великолепно!» Хотя убедить Гюисманса, Вандервельде и других лидеров II Интернационала иметь дело только с большевиками все же не удалось, Ленин одобрил поведение Арманд на Брюссельском совещании. 19 июля 1924 года он писал Инессе: «Ты лучше провела дело, чем это мог бы сделать я. Помимо языка, я бы взорвался, наверное. Не стерпел бы комедиантства и обозвал бы их подлецами. А им только того и надо было— на это они и провоцировали. У вас же и у тебя вышло спокойно и твердо».
Свидетельство Попова о спорах Арманд с Лениным находит подтверждение в ленинских письмах Инессе. Возможно, Инесса истолковала некоторые действия Ленина как признак охлаждения их отношений в связи с разногласиями по вопросу, надо ли защищать «буржуазное отечество». Ильич спешит ее успокоить. В самом конце 1915 года Инесса отправилась в Париж для контактов с русскими и французскими социалистами и работы в местных библиотеках. 15 января 1916 года Ленин писал ей из Берна: «Сегодня великолепный солнечный день со снежком. После инфлюэнцы мы с женой первый раз гуляли по той дороге в Frauen-Kapellen, по которой — помните? — мы так чудесно прогулялись однажды втроем. Я все вспоминал и жалел, что Вас нет. Кстати. Дивлюсь немного, что нет от Вас вестей. Покаюсь уже заодно: у меня, грешным делом, мелькает мысль — не «обиделись» ли уже Вы, чего доброго, на то, что я не пришел Вас проводить в день отъезда? Каюсь, каюсь и отрекаюсь от этих мыслей, я уже прогнал их прочь».
В шутливом тоне Ильич дает понять своей возлюбленной: повода для беспокойства нет, проводить тебя (или Вас — не знаю, право, как они обращались друг другу при личных встречах) не пришел, потому что еще не вполне оправился от проклятой инфлюэнцы. А вот 26 февраля 1916 года он уже выражал некоторое неудовольствие занятой Инессой позицией, хотя на этот раз облек недовольство в шутливо-дружескую форму: «Дорогой друг! Я знаю, что Вы интересуетесь наукой, а не политикой. Но все же симпатии Ваши, я не сомневаюсь в этом, на стороне Франции… Наука для Вас все, но немножко симпатии к Франции, даже много симпатии — у Вас, конечно, есть!» Более сердитым был ответ Ленина, датированный 19 марта 1916 года, на какое-то неласковое послание Инессы: «Дорогой друг! Сегодня получили Вашу сердитейшую открытку и на нее ответили (вернее, не только на нее) длинным письмом. Не следует все же, даже и в сердцах, писать грубые слова вроде «нагорожено» (в письмах): это не располагает к продолжению переписки». 31 марта повторил, но уже без всякого раздражения: «Политикой Вы не интересуетесь, но все же сочувствуете Франции…»