Армия без погон
Шрифт:
— Да, да, — улыбался редактор. Он сказал, что на днях собирается в область, похлопочет насчет бумаги, которой нехватка. И постарается напечатать статью.
А в середине декабря Баранова и других председателей вызвали в область. Привез Баранов в деревню новость: обязательные поставки отменены. Колхозу выдали средства на строительство коровника и свинарника. Райком обязал Кедринский стройтрест построить эти помещения.
— А как же статья? — спросил я Баранова.
— Не знаю, — отмахнулся он, — надоело ездить в редакцию. Да и некогда.
— Сколько же колхоз должен теперь государству?
— Четыре с половиной миллиона.
В этот вечер мы засиделись
— Нет, нет, — отказался он, — я решил привить себе привычку: где бы ни быть, а спать дома. Иначе разболтаешься…
Он уходит. Слышно, как он говорит что-то жеребцу. Протарахтели колеса. Я ложусь спать. Долго думаю о председателе, о деревне. Потом мысли крутятся вокруг своих забот. У каждого свои заботы, радости и печали. Радостей у меня мало. Началось воровство. Склад плотники устроили за деревней на выгоне, поближе к дороге. Там стоял когда-то сарай, от него остались столбы. Мы сделали крышу и под ней складываем цемент, шифер и прочее — покуда погода сухая, нужно завезти весь материал. В основном воруют шифер, лист которого котируется на черном рынке от семи до десяти рублей. Я купил себе тульскую двустволку, шляюсь с ней по лесу. По несколько раз за ночь хожу к складу. Стою у штабеля кирпича, прислушиваюсь к шорохам. Дни стоят жаркие, безветренные, а ночи прохладные. Начался сенокос. Поблизости не косят, но воздух насыщен запахом увядшего клевера. Смотрю в сторону кедринского зарева, так поразившего когда-то председателя. К утру зарево исчезает. Из оврага ползут сивые облака тумана вдоль деревни. По пояс в тумане иду в избу. А утром замечаю: из крайней стойки шифера изчезли десять листов. В ответ на мои жалобы Аленкин пожимает плечами. Баранов прямо сказал:
— Борис, я ничем не могу помочь. Это твое дело. Мне бы хоть свое добро сохранить.
Докладывал о воровстве Самсонову, он разрешил нанять сторожа. Я оповестил клинцовцев. В деревне четыре мужика: сосед мой, шестидесятилетний Сергей Никандров, попросту дедка Серега, его ровесники — Ваня, Федя, Яша. Никто из них не согласился сторожить. Бабы интересуются:
— Сколько платить будешь, Борис Дмитрич?
— Четыреста рублей в месяц.
Качают головами: деньги хорошие, на дороге их не найдешь. Прикидывают, сколько и чего можно приобрести за эти деньги в магазине. Решились сторожить Мотя Раевская и ее соседка старуха Васьчиха. Приходят ко мне вечером в избу. Васьчиха останавливается у порога, как-то испуганно смотрит на меня. Мотя решительно подходит к столу, ударяет по нему ладонью.
— Идем сторожить к тебе, Борис, только без обману?
— Какой может быть обман, Мотя?
— Все по закону?
По закону.
— Сегодня и приступать?
— Приступайте…
Но через три дня приходится уволить сторожей: разгоняя свой страх громкими разговорами, песнями, они бродят вокруг склада только до рассвета. Спешат топить печи, справляться с хозяйством. Утром третьего дня я недосчитался пятнадцати листов шифера.
— Вы должны быть у склада до семи часов утра. Ну хотя бы до шести. Ровно в шесть я к вам буду приходить и тогда расходитесь.
— Не можем. Лучше уж уволь нас, Борис Дмитрич, и денег твоих не надо. Сколько страху-то натерпелись!
Деревенские смеются мне в лицо:
— Борис Дмитрич, ты бы ружо им дал! Как же это Васьчиха без ружья!
Выручил дедка Серега, который часто заходит к Сергеевне. То в хлеву что-нибудь поправит, то в избе. Работает он конюхом, несколько раз за ночь ходит на конюшню. Он высок, сутул, но еще крепок.
— Дедко, возьмись ты сторожить, —
Он улыбается:
— Ишь ты, Борис, как рассуждаешь. А подумай о другом: ты-то уедешь, а я останусь. Он-то (вор) память будет иметь, ай нет?
Договорились: сам дедко ловить вора не будет. Как заметит его, скажет мне, и я расправлюсь с ним. Воровство моментально прекратилось. Все пометки, которые делаю химическим карандашом на листах, на кирпичах, вижу каждое утро. Дедко Серега стал чаще заходить в избу вечерком, и мы с ним беседуем. Особенно оживленно и долго протекает беседа, когда старик маленько загуляет.
— Что ты все пишешь? — заявляет он, вырастая в дверях, весело улыбаясь маленькими глазками. — Полно кляузами заниматься! Идем выпьем да побеседуем. Разругался я нынче со своей старухой, — он отчаянно машет рукой, — ну их всех, Дмитрич, мы одни с тобой можем понимать разговор! Танька, — кричит он Сергеевне, — готовь нам закуску! У нас есть вот тут! — он вынимает из кармана бутылку водки. — Пошевеливайся, шевелись, старуха!
И дедко пытается ущипнуть хозяйку за бок.
— Ох ты, идол, — укоряет его Сергеевна, кивая головой и улыбаясь, — уж пора бы забыть такие повадки!
— Это ж почему нам забывать такие повадки, а? Я еще в Тутошино сходить думаю…
До укрупнения колхозов дедко был председателем Клинцовской артели. Часто вспоминает о своей работе.
— …Теперь-то председателю дивья! — рассуждает он. — Теперь ему что! Живи да и только.
— Чем же ему лучше теперь?
— Да как же ты спрашиваешь об таком, Боренька, нонче совсем другое. Меня, бывало, вызовут в район: «Тудыть твою мать, кулацкая душа, чтоб было сделано!» Да кулаком по столу, да грозят тюрьмой. Ну, вернешься сюда и гоняешь народ без роздыху. Ну и делали, баловства никакого, хоть и не получали ничего за работу… Встану чуть свет, выйду с избы: глядь в один конец — крайняя Федина изба видна, гляжу в другой — изба Дарьи на прицеле. И все у меня на виду, и все меня видят. Все я знал! И в грамоте разбирался. Сколько надо соток отмерять, могу мигом обмерять сено, пойдем, гляну на стожок и хоть на пуды, хоть на центнеры тотчас переведу. Документы вел согласно закону. И до тонкостей знал, где, какое сено, кому сколько надо, чтоб без обиды… А теперь что? Председатель ездит по бригадам командиром, бригадирам дает задания и едет то на совещанию, то еще куда. Да все торопится, спешит. И наторопился: у кого изба тесом обшита? У кого покрашена краской масляной? Вот ты приезжий, скажи мне, у кого? У Ваньки. А у меня как было? Танька! — кричит он.
— Чего, старый, шумишь? Помолчи-то! — отвечает из своей комнаты Сергеевна.
— Ответь вот для него, для Дмитрича, брал ли я хоть клок сена тайком для своего хозяйства?
— Да полно тебе, угомонись!
— Нет, ты ответь, карга старая! Ответь как перед судом!
Сергеевна вдруг решительно входит в комнату и говорит, будто кланяясь:
— Да уж правда, Боренька, уж этого никогда не случалось! И сам-то выйдет на пожню и косит с нами. А чтоб взял чего, этого и понятия не имел.
Толстые сизые губы старика изображают в это время букву О, глаза его смотрят в потолок.
— А у Ваньки своя политика, — продолжает он, — к Дарене таскался по ночам, и у той до самого лета чердак клевером забит. Мы все знаем! Вот он и грамотный, и слово скажет, какое нужно. А я начну, бывало, там выкладывать обстоятельно, без архивов, смеются. А потом: «Что ты мелешь? Ты давай процент! Ты темный, ты неграмотный!» Ну вот он и грамотный: в прошлом годе ссыпали зерно в амбаре, а оно сгорело.