Ароматы кофе
Шрифт:
Если по истечении долгих дней у нее появятся сомнения — а сомнения у Эмили есть и сейчас, — то и тогда она воспримет их как естественные. Им обоим предстоит совершить непростой шаг, который изменит жизнь обоих. И если, когда он заговаривает о браке, порой ей кажется, что он имеет в виду что-то иное, что-то более абстрактное, и, возможно, более возвышенное, чем себе представляет она, ну что ж, она и к этому готова. Он идеалист — и Эмили это в нем больше всего восхищает.
Не любовь будет крепить их брак: скорее брак будет крепить их любовь. Она страстно верит в это, но все же не может удержаться от вопроса: что если все-таки так не случится?
Пинкер видит,
Линкер долгие часы проводит в своем кабинете, планирует, выстраивает, обдумывает тактику действий.
Глава шестьдесят вторая
В целом, решила Кику, все идет как надо. Алайе приятно ходить за таким большим и уважаемым человеком, как масса Уоллис. Масса Уоллис, хоть по-прежнему говорит мало, начал снова есть, и каждый день он трудится в лесу, собирает кофе. А Тахомен каждую неделю проводит с ней по нескольку ночей, не всегда, правда, занимаясь любовью. Ведь, хоть она еще вполне молода, чтоб зачать ребенка, но, все же не настолько, чтобы слишком изнурять себя. Они просто разговаривают, обсуждают то да се, перебирают деревенские сплетни, и потом засыпают, уютно и привычно лежа в объятиях друг у друга. И хотя еще рано пока говорить, будет ли ей послан еще один ребеночек, и, конечно, еще совсем рано, чтобы узнать, останется ли ребеночек с ними или будет отозван далеко-далеко. Хотя шепот леса обнадеживал.
Однако вопрос с массой Уоллисом по-прежнему не был решен. И наконец Кику поняла, что время для этого настало. Она дождалась, когда собрался совет старейшин, чтобы обсудить деревенские дела, и тогда воздела вверх свою палку сикквее,показывая, что у нее есть что сказать.
— Сыновья женщины, дочери женщины! — начала она.
— Говори! — кивнул ей Тахомен. — Мы слушаем.
— Все вы помните, — сказала Кику, — когда пришли белые люди, саафубыл нарушен. Лес пострадал, но лес умеет выжидать. Теперь поля, которые они расчищали, уже поросли кустарником и сорной травой, и деревья поднимаются вновь.
Но не думайте, что все вернется к тому, как было раньше. Уже доходят до наших ушей рассказы о других белых фермерах, что приходят в наши долины. Уже наведываются торговцы в наши края, несут продавать корзины с товаром, высматривая, что можно купить или обменять.
Лес может вырасти снова, но он не сможет защитить нас от очередного белого человека, который придет сюда и захочет повалить лес и все засадить прямыми рядами. Мы можем сказать белому человеку, что его планы не сбудутся, что дикие кабаны пожрут его всходы, а солнце иссушит его саженцы, только белый человек нас слушать не станет, потому что такова его натура.
— Что ты предлагаешь? — раздался чей-то голос. — Или ты, как та собака, лаешь, когда гиены уж и след простыл?
Кику покачала головой:
— Я как тот паук, который говорит: одну паутину порвать легко, а тысячью паутин можно связать льва. Вот что предлагаю я. Белый человек платил нам деньги за наш труд. Вместо того, чтобы самим их потратить, мы должны отдать их ему назад.
Наступила долгая тишина; жители осмысляли такое странное предложение.
— Масса Уоллис не должен здесь оставаться, — пояснила Кику. — Пока он не уйдет, не будет тут саафу.Чтобы вернуться в свою долину, ему нужны деньги — много денег. Если мы отдадим ему все то, что заработали, ему хватит.
— Но тогда у нас самих не останется денег, чтобы купить одежду или пищу нашим детям. Вся работа, которую мы проделали для белого человека, пойдет насмарку, — сказал кто-то.
— Это так, но когда он уйдет, мы сможем по-прежнему собирать дикий кофе в лесу, отвозить его в Харар и там продавать. За этот кофе мы уже станем выручать больше, чем прежде, ведь белые люди показали нам, как надо очищать и сушить зерна на солнце. Мы будем за свой труд получать сполна. И самое главное — ни один белый человек уже не сможет сюда прийти и сказать: пожалуй, я стану тут вашим хозяином. У них это не пройдет: им придется отыскивать массу Уоллиса и выкупать у него эту землю, а он будет уже очень далеко отсюда.
— Этот лес, все-таки, опять стал наш, — возразил кто-то.
— Так-то так, да не так. Теперь мы уж ничего поделать не сможем. Вот почему я прежде вам сказала, что времена изменились.
— Но зачем нам помогать этому человеку? — спросил еще один. — Чем он так заслужил нашу щедрость?
— Мы должны помочь этому человеку, — сказала Кику, — потому что он — человек, сын женщины, как и мы — сыны и дочери женщины.
Снова наступила долгая тишина. Потом Тахомен, откашлявшись, сказал:
— Спасибо, Кику! Ты дала нам пищу для размышлений.
Много дней обсуждали они. Так у них было заведено: то, что может показаться на первый взгляд пустой говорильней, на самом деле было медленным процессом достижения общего согласия, обсуждением вопроса с разных сторон; и каждый раз приводилась своя притча, составлявшая мудрость, доставшаяся им по наследству, до тех пор, пока наконец не принималось общее решение. У белого человека принятие решения происходит совсем не так: у него самым важным всегда и везде считается скорость принятия решения, не согласие, потому для поддержания дисциплины и позволяется навязывать приказы несогласным. Жители деревни не знали, что такое дисциплина, но у них было нечто более могущественное: потребность в саафу.
Глава шестьдесят третья
«Карамельный» — удивительный запах, вызывающий ассоциации с карамелью, кофе, жареным арахисом и клубникой, что неудивительно, так как все эти продукты содержат фуранеол. Этот запах является мощным усилителем букета и важнейшей составляющей кофейного аромата.
Спускаются сумерки, я сижу в своей хижине. Это лучшее время суток, время, когда боль от утраты Фикре притупляется в преддверии приближения ночи. Подо мной раскинулась долина; пузырятся, наплывая, облака. Внезапно в сплетении лиственных крон взметнется тропическая птица, сверкнет ярким опереньем посреди мрака. Поразительно: птицы разряжены, как денди; одна, чей хвост вытянут оранжевым вымпелом, скакнет и покачивается взад-вперед на лиане; другая, синяя, переливчатая, нетерпеливо перепрыгивает с лапки на лапку; третья, щебеча, важно вспучивает красное оперенье вокруг шеи. Ни дать ни взять троица щеголей, завсегдатаев кафе.