Арсен Люпен — благородный грабитель
Шрифт:
Ганимар положил удочку на землю, повернулся к барону и, скрестив руки на груди, воскликнул, теряя терпение:
— А! Вот оно что, вы воображаете, что я стану заниматься этой идиотской историей?
— Какое вознаграждение вы потребуете за то, что проведете в замке ночь с 27 на 28 сентября?
— Ни одного су, оставьте меня в покое.
— Назначьте вашу цену, я богат, чрезвычайно богат.
Натиск, с которым делалось предложение, ошеломил Ганимара, и он заговорил более спокойным тоном:
— Я нахожусь здесь в отпуске и не имею права
— Никто об этом не узнает. Что бы ни случилось, я обязуюсь хранить молчание.
— О! Ничего и не случится.
— Ну так как же, три тысячи франков достаточно?
Инспектор глубоко затянулся, задумался и бросил:
— Будь по-вашему. Только я должен честно предупредить вас: эти деньги выброшены на ветер.
— Мне это безразлично.
— В таком случае… Впрочем, кто знает, что выкинет этот чертов Люпен! У него, наверное, целая банда орудует… Можете вы положиться на слуг?
— Честно говоря…
— Тогда не будем рассчитывать на них. Я предупрежу телеграммой двоих парней, моих друзей, они понадежнее защитят нас… А теперь уходите, вместе нас видеть не должны. До завтра, ждите меня к девяти часам.
На следующий, то есть тот самый день, что был назначен Арсеном Люпеном, барон Каорн снял со стены оружие, вооружился и стал прогуливаться вокруг Малаки. Ничего подозрительного он не заметил.
Вечером в половине девятого он отпустил слуг. Они жили во флигеле, обращенном к дороге, но чуть в глубине, у крайней стены замка. Оставшись один, он тихонечко отпер все четыре двери. И через минуту услышал приближающиеся шаги.
Ганимар представил своих двух помощников, высоких крепких парней с бычьими шеями и могучими руками, затем попросил дать кое-какие пояснения. Получив отчет о расположении помещений, он тщательно запер и забаррикадировал все входы и выходы, через которые можно было проникнуть в подвергаемые опасности залы. Осмотрел стены, приподняв гобелены, затем расставил наконец своих агентов в центральной галерее.
— И никаких глупостей, слышали? Вы здесь не для того, чтобы спать. При малейшей опасности распахивайте окна во двор и зовите меня. Следите внимательно, что происходит с той стороны, где вода. Бандитов такого калибра десять метров отвесной скалы не испугают.
Ганимар запер полицейских, забрал ключи с собой и сказал барону:
— А теперь — на наш пост.
Для ночного наблюдения он выбрал маленькую комнатку, выдолбленную в толще крепостной стены между двумя главными входами, когда-то это помещение служило наблюдательным пунктом для часового. Одно потайное окошечко смотрело на мост, другое — во двор. В углу было видно нечто похожее на глубокий колодец.
— Вы ведь говорили мне, господин барон, что этот колодец — единственный вход в подземелье и что с незапамятных времен он завален?
— Да.
— Значит, если не существует другого входа, известного одному Арсену Люпену, — что маловероятно, не так ли? — мы можем быть спокойны.
Он
— Воистину, господин барон, только огромное желание надстроить этаж домика, где я собираюсь провести остаток дней, вынудило меня заняться столь элементарным делом. Я расскажу эту историю дражайшему Люпену, он помрет со смеху.
Барону, однако, было не до смеха. Навострив уши, он с нарастающим беспокойством ловил каждый звук. И время от времени наклонялся над колодцем, погружая в зияющую бездну свой встревоженный взгляд.
Пробило одиннадцать, двенадцать, час.
Вдруг он схватил Ганимара за руку, и тот мгновенно проснулся.
— Вы слышите?
— Да.
— Что это такое?
— Это я соплю.
— Да нет, слушайте…
— А! Действительно, автомобильный гудок.
— И что?
— А то, что вряд ли Арсен Люпен станет использовать автомобиль в качестве тарана для разрушения вашего замка. Поэтому, господин барон, на вашем месте я бы поспал… и с вашего позволения, я этим снова займусь. Доброй ночи.
Это был единственный тревожный сигнал. Ганимар вернулся к прерванным сновидениям, и барон не услышал больше ничего, кроме его звучного размеренного храпа.
На рассвете они вышли из своей клетушки.
Глубокая безмятежная тишина, напоминающая утренний покой над прозрачным водоемом, окутывала замок. Сияющий от радости Каорн и по-прежнему невозмутимый Ганимар поднимались по лестнице. Ни звука. Ничего подозрительного.
— Что я вам говорил, господин барон? Честно говоря, я не должен был соглашаться… Мне неловко…
Он достал ключи и вошел на галерею.
На стульях, согнувшись и свесив руки, спали два агента.
— Тысяча чертей! — проворчал инспектор.
В ту же секунду раздался крик барона:
— Картины!.. Сервант!..
Он что-то бормотал, задыхался, указывая рукой на пустые места, оголенные стены с торчащими гвоздями и повисшими бесполезными веревками. Ватто исчез! Полотна Рубенса украдены! Гобелены сняты со стен! Витрины с драгоценностями опустошены!
— О, канделябры Людовика XVI!.. Подсвечник регента!.. И моя Мадонна двенадцатого века!
Потрясенный барон в отчаянии метался по галерее. Он вспоминал, сколько было заплачено за пропавшие вещи, подсчитывал размеры понесенных утрат, складывал как попало цифры и что-то бормотал, не договаривая фраз. Топал ногами, корчился, обезумев от злости и горя, как будто его совсем разорили и остается лишь пустить себе пулю в лоб.
Если хоть что-то и могло его утешить, так это ступор, поразивший Ганимара. В отличие от барона, инспектор застыл на месте, словно окаменел, и помутившимся взглядом изучал обстановку. Окна? Закрыты. Замки на дверях? Не тронуты. Щели в потолке нет. Как и дыры в полу. Идеальный порядок. Должно быть, все происходило по заранее рассчитанному, непреложному и логичному плану.