Арсен Люпен
Шрифт:
Мстителей схватили на чердаке, и судьба их была печальной. Но сам гардемарин Фондезин пропал на следующий день, и пропал бесследно.
И уже много лет спустя, во время ремонта компасного зала, его скелет с остатками полуистлевшей форменной одежды был найден замурованным в одной из стен компасного зала.
Так рассказывали, но, насколько я знаю, в корпусе никогда не было директора по фамилии Фондезин, да и сама операция замуровывания мне кажется едва ли технически осуществимой.
Все это, однако, несущественно. Мораль легенды ясна: во все времена была война с начальством, и во все времена измена братству каралась с предельной жестокостью.
Я видел только самый конец этой двухсотлетней войны. При мне начальство завершило то, что ему казалось приведением Морского корпуса в полный порядок.
Действовало оно воистину превосходно. С такой же блестящей бездарностью и таким же самодовольным упорством, с каким в масштабе всей Российской империи орудовали последние горемыкины царя. Деятельность его неплохо была освещена в той же "золотой книге", в одном стихотворении о некоем весьма глубокомысленном адмирале . Адмирал этот понял, что в мире существует какой-то определенный порядок, а именно: женщины производят на свет детей, павлоны, сиречь юнкера Павловского военного училища, занимаются печатанием с носка и прочими пехотными штуками, а гардемарины Морского корпуса изучают морские науки и в свободное время пьют водку. Такой порядок, по его мнению, отнюдь не соответствовал цивилизации и прогрессу навигации, а потому он порешил:
Порядок новый, отменный и толковый немедля учредить,
Чтобы без исключений всем дамам водку пить,
Павлонам, средь мучений, детей производить,
А в корпусе Морском, во вред морским наукам,
Ввести пехотный строй, учить павлонским штукам.
И, надо сказать, учили этим штукам действительно несколько больше, чем следовало, и это мало кому нравилось.
Опять-таки очень старались, и опять-таки его превосходительство директор сажал на двадцать суток дежурных по кухне, являвшихся к нему на квартиру с пробой пищи и неверно державших в руке фуражку.
И за все эти старания и за всю науку в один из дней шестого ноября корпус отблагодарил своего директора - так, что лучше не надо.
Это было за обедом, вскоре после традиционного гуся. За длинным столом у брига восседало приглашенное на праздник высшее начальство - обрамленная золотом радуга орденских лент. Поближе к гардемаринам несколько столов занимали просто флотские офицеры.
Гусь был отличный, и с яблоками, и, кроме гуся, подали превосходный сухарный квас, но главное, что было, - это отличное настроение духа,
Сигнал горниста: "Встать!" и в наступившей тишине его превосходительство директор провозглашает тост. За тостом - "ура!", и снова сигнал и продолжение занятий с гусем.
Тосты следовали в строго установленной очередности, и, как всегда, за русский флот кричали вдвое громче, чем за государя императора. И за старейшего из присутствующих, седенького и румяного адмирала, в стиле библейского пророка, кричали совершенно оглушительно, чтобы его развеселить.
И старичок развеселился. Встал, помахал ручкой и провозгласил ответный тост за дорогого, он бы даже сказал- обожаемого Виктора Алексеевича, хозяина сегодняшнего праздника и директора корпуса - "ура!".
Оркестр грянул победный туш, но весь корпус промолчал. Весь корпус смотрел на своего директора и, видя, как он бледнеет, улыбался.
И туш звучал все более и более неуверенно, и кое-какие оркестранты, не зная, что им делать, постепенно умолкали, и капельмейстер окончательно растерялся.
Наконец генерал-майор Федотов сорвался со своего места, галопом подбежал к оркестру и закричал;
– Прекратить безобразие!
Тогда настала тягостная и неопределенная пауза, и за паузой сигнал: "на молитву!".
Праздничный обед был закончен. Кстати, это был последний праздничный обед Морского корпуса.
6
Помимо всего прочего, Степа Овцын был восторженным черноморцем.
Он мог часами говорить о "Гневном" и "Пронзительном", которые, по его сведениям, ходили узла на три быстрее новых балтийских миноносцев, о блестящих, но не слишком правдоподобных боях с "Гебеном" и "Бреслау", а заодно о знаменитой севастопольской жизни и, в частности, о Приморском бульваре.
Сейчас он говорил о Дарданеллах. Говорил с увлечением, размахивал руками и чуть не опрокинул урну для окурков.
Конечно, англичане их возьмут, и с англичанами в Мраморное море войдет наш крейсер "Аскольд". И сразу же мы ударим с Черного моря. В Севастополе уже готовят десант. Целую дивизию. Царьград будет нашим, и война скоро окончится. А тогда черноморский флот станет средиземноморским, будет плавать в Италию и черт знает куда, и получится сплошная красота.
– Степа!
– остановил его унтер-офицер Василий Бахметьев.
– Пожалуйста, перестань молоть чепуху.
– Чепуху?
– возмутился Овцын.
– Какую чепуху? Неужели ты не понимаешь? Турок в два счета вышибут в Азию - и конец.
– В два счета?
– переспросил фельдфебель Домашенко, тоже черноморец, но не в пример Степе человек положительный.
– Нет, душа моя, не так это просто.
– Да что ты!
– И, всплеснув руками, Овцын снова толкнул урну, но вовремя успел ее подхватить.
– Что ж тут трудного? Просто, как палец. Боюсь только, что мы с тобой туда не поспеем. До выпуска еще целых шесть месяцев.
– Не бойся, Степанчик, - и Бахметьев похлопал Овцына по плечу. Хороший он был, этот самый Степа Овцын. Трогательный.
– Слушай, - сказал Домашенко, - англичане уже долго возятся с Дарданеллами, и что будет дальше - неизвестно. Попробуй назови мне случай, чтобы флот взял береговую крепость.
– Конечно, - поддержал Котельников, тихий блондин из породы зубрил, благодаря настильности своего огня судовая артиллерия не имеет возможности поражать складки местности, в которых могут укрываться батареи береговой обороны.