Арсена Гийо
Шрифт:
Макс удивленно взглянул на г-жу де Пьен.
— Вы не откажете мне в этом, Макс. Будь ваша тетушка жива, она обратилась бы к вам с такой же просьбой. Вообразите, что это она говорит с вами.
— Боже милостивый, о чем вы просите меня, сударыня? Какой вред могу я причинить этой несчастной девушке? Напротив, разве долг не повелевает мне… знавшему ее в дни веселья, не покидать ее теперь, когда она больна и больна серьезно, если правда то, что я узнал?
— Да, такова, вероятно, светская мораль, но эта мораль не моя. И чем тяжелее ее болезнь, тем важнее, чтобы вы больше не видели больной.
— Но согласитесь, что в том
— Я только что просила вас дать мне это обещание в память вашей доброй тетушки… ради вашей дружбы ко мне… теперь я прошу о том же ради этой несчастной девушки. Если вы ее действительно любите…
— Ах, сударыня, умоляю вас, не смешивайте понятий, которые не имеют между собой ничего общего. Поверьте, мне крайне тяжело перечить вам, но, право же, меня обязывает к этому честь… Вам не нравится это слово? Забудьте его. Разрешите мне только в свою очередь просить вас, сударыня, чтобы вы сжалились над этой обездоленной девушкой… а также хоть немного надо мной… Если я и был в чем-то неправ… если и содействовал ее беспутной жизни… Ныне я обязан позаботиться о ней. Было бы бесчеловечно бросить ее. Я не простил бы себе этого. Нет, я не могу ее бросить. Не требуйте этого от меня, сударыня.
— Недостатка в уходе у нее не будет. Но скажите, Макс, вы любите ее?
— Люблю ли… люблю ли ее?.. Нет… Я не люблю ее. Это слово здесь не подходит. Ее любить? Увы, нет, я не любил ее! С ней я старался отвлечься от чувства более серьезного, которое обязан был побороть… Вам это кажется нелепым, непонятным?.. Ваша чистая душа не допускает, чтобы можно было прибегнуть к такому средству… Так вот, это еще не худший поступок в моей жизни. Если бы мы, мужчины, не могли иной раз давать исход нашим страстям… вероятно… вероятно, ныне я сам бы выбросился из окна… но я не знаю, что говорю, и вы все равно меня не поймете… да я и сам себя едва ли понимаю.
— Я спросила, любите ли вы ее, — снова заговорила г-жа де Пьен, потупившись, и голос ее прозвучал не совсем уверенно, — потому что, будь вы… расположены к ней, у вас хватило бы духу причинить ей боль и этим принести затем величайшее благо. Конечно, ей будет нелегко примириться с мыслью, что она больше не увидит вас; но много хуже для нее было бы свернуть с того пути, на который она почти чудом вступила. Ради своего спасения, Макс, она должна полностью забыть то время, о котором ваше присутствие напоминает ей слишком красноречиво.
Макс молча покачал головой. Он не был верующим, и слово «спасение», имевшее огромную власть над г-жой де Пьен, не находило такого же сильного отклика в его душе. Но по этому поводу с г-жой де Пьен невозможно было спорить. Обычно он тщательно избегал говорить при ней о своих сомнениях и на этот раз снова ничего не сказал; однако нетрудно было заметить, что он далеко не убежден.
— Хорошо, — продолжала г-жа де Пьен, — я буду говорить с вами общепринятым языком, если, к сожалению, вы не понимаете никакого другого. В самом деле, мы обсуждаем с вами чисто арифметическую задачу. Видясь с вами, Арсена ничего не выиграет, зато очень много потеряет. А теперь выбирайте.
— Сударыня, — сказал Макс взволнованно, — надеюсь, вы успели убедиться, что я не питаю никаких иных чувств к Арсене, кроме вполне естественного… участия. Что же ей может грозить? Да ничто. Вы не доверяете мне? Считаете, что я стану возражать против тех добрых советов, которые вы ей даете? Боже мой! Неужто, по-вашему, я хочу видеть умирающую с какими-нибудь дурными намерениями, я, которому претят печальные зрелища и который бежит от них с чувством, близким к отвращению? Повторяю, сударыня, это мой долг, подле нее я ищу искупления, кары, если желаете…
При этих словах г-жа де Пьен подняла голову и пристально, с восторгом, от которого просияло ее лицо, взглянула на Макса.
— Вы сказали, что ищете искупления, кары?.. Да, Макс! Сами того не зная, вы повинуетесь внушению свыше и вы правы, что не уступаете мне… Да, я согласна. Навещайте эту девушку, и пусть она станет орудием вашего спасения, как вы чуть было не стали орудием ее гибели.
Макс вряд ли понимал так же ясно, как это понимаете вы, сударыня, что означает «внушение свыше». Столь внезапная перемена удивила его, он не знал, чему приписать это новое решение, не знал, нужно ли ему благодарить г-жу де Пьен за то, что она вняла его мольбе; однако в эту минуту его тревожило другое: ему хотелось понять, убедил ли он своей настойчивостью ту, которую больше всего боялся прогневить, или же попросту наскучил ей.
— Но я прошу вас, Макс, вернее, я требую…
Госпожа де Пьен сделала паузу, и Макс наклонил голову в знак того, что готов подчиниться ее воле.
— Я требую, чтобы вы виделись с ней только в моем присутствии.
Макс удивленно развел руками, но поспешил согласиться.
— Я не вполне полагаюсь на вас, — проговорила она с улыбкой. — Я все еще боюсь, как бы вы не испортили начатого мною дела, мне же хочется преуспеть. А под моим наблюдением вы окажетесь, напротив, полезным помощником, и, надеюсь, ваше послушание будет вознаграждено.
С этими словами она протянула ему руку. Они условились, что Макс навестит Арсену Гийо на следующий день, а г-жа де Пьен придет туда заранее, чтобы подготовить ее к этому посещению.
Вы поняли, конечно, ее намерения. Она ожидала, что найдет Макса раскаявшимся и без труда воспользуется примером Арсены, чтобы произнести красноречивую проповедь против его дурных страстей; но, вопреки ее ожиданиям, он отказался признать себя виновным. Приходилось на ходу менять вступление к задуманной речи и переделывать ее самое — дело столь же опасное, как и перестраивать войска во время внезапной атаки противника. Г-жа де Пьен не сумела вовремя произвести нужный маневр. Вместо того, чтобы отчитать Макса, она стала обсуждать с ним требования приличия. Неожиданно у нее блеснула новая мысль. «Раскаяние сообщницы тронет его, — подумала она. — Христианская кончина женщины, которую он любил (к сожалению, она не могла сомневаться в близости таковой), нанесет сокрушительный удар его неверию». В надежде на это она и разрешила Максу посещать Арсену, что позволяло ей, кроме того, отложить задуманную душеспасительную речь. Мне кажется, я уже говорил вам, что мысль о столь серьезном поединке невольно пугала ее, несмотря на горячее желание спасти человека, заблуждения которого немало ее огорчали.