Аршин, сын Вершка
Шрифт:
Утром примчалась милиция. Стали всех расспрашивать, допрашивать. И сторожа взяли за бока.
— Ты почему разбойникам не сопротивлялся, если у тебя в одной руке ружьё, в другой — кол дубовый? — спрашивает главный милиционер.
— Как же мне было сопротивляться, если обе руки заняты? Сами посудите!
— А почему "караул" не кричал?
— Как же мне было кричать, если рот варениками забит?
— Может быть, ты узнал кого-нибудь из них?
— Как же мне было их узнать, если они
— Так, может, хоть заметил, куда они скрылись?
— Как же мне было заметить, куда скрылись, если я не видел, откуда они явились?
Поняли милиционеры, что от раззявы толку не добьёшься, и отпустили его с миром. Правда, на прощание сказали, что, мол, в следующий раз за такие вещи по головке не погладят: уже не маме, а самому Амбарасу отдадут на перевоспитание.
Через несколько дней зазвал кладовщик Аршина в гости. Усадил за стол, мёдом-чаем потчует, на все лады расхваливает крестника и деньги в руку ему суёт. У парня глаза на лоб:
— За что?
— За то, что молчать умеешь, — объясняет кладовщик.
С деньгами в ладони прибежал Аршин домой, схватил иголку с ниткой и перед зеркалом устроился.
— Что ты делаешь? — спрашивает мать.
— Хочу рот зашить.
— Совсем ума решился! — обомлела Дарата.
— Я не решился, — отвечает сын. — Те решились, кто за молчание большие деньги платят. Пачками в горсть суют!
Сгребла Дарата Аршинову добычу и бегом куда надо. Как на духу всё выложила.
Амбараса за решётку упрятали, а растяпе-караульщику тут же отставку дали. И ружьё отняли. Ту самую пищаль, которую дед Караулис на крестины ему дарил. Самопал кремнёвый!
КАК СВИНЬЯ ПРОВАЛИЛАСЬ В ПЕКЛО
Нигде Аршин не прижился, ничего не узнал и ничему не научился, даже собственной фамилии ни прочесть, ни написать не мог. Хуже горькой редьки осточертел колхозникам, никто с ним не связывался. Даже дети и те его не дразнили.
Аршину уже и паном быть не хочется, и бездельничать опостылело. Вроде бы старается парень, только все старания идут насмарку: люди его считают лодырем, недотёпой, гонят прочь, как последнего безделяйского пана Яцкуса. Хоть в петлю лезь!
Только и оставалось неучу пойти в свинопасы. Но Аршин и тут прославился. Как медяшка в золе блеснул.
Выгнав стадо, прилёг на меже вздремнуть, а свиньи во все стороны разбрелись — кто в бобы, кто в горох, а кто и в кукурузу. Королеву полей не пожалели.
Пастух Выгоняйла еле-еле собрал их в кучу, кое-как по пальцам на руках и ногах пересчитал, видит, что одной не хватает. Самой шкодливой.
— А ну, грамотей, поди проверь, может, обсчитался я, пропустил какую-то, просит он Аршина. Как-никак тот семь лет штаны протирал на школьной парте.
Аршин, поворчавши, встал, потянулся, пошёл к стаду и начал пальцем в воздух тыкать, приговаривая:
— Свинья, хрюшка, свиные свинки, хрюшкины подсвинки, пегая, хромая, тупорылая, вислоухая с поросятами, кабан, боров, хряк…
— Кто же так считает? — удивился пастух. — Пойди и по-человечески пересчитай, как тебя в школе учили.
— Ежели ты лучше моего умеешь, так сам и считай! — огрызнулся упрямец и снова у межи залёг.
Отдохнуть. Чуть рука не отвалилась у бедняги, пока пальцем в небо тыкал.
Выгоняйла не на шутку рассердился и решил хорошенько проучить лентяя. Подговорил подпасков свиной хвост в болото воткнуть, и будит лежебоку. Орёт благим матом:
— Вставай, Аршин, вставай, засоня! Пегая утонула! В трясину провалилась! Тот глаза продрал.
— И не хрюкнула? — спрашивает.
— Да уж хрюкала, хрюкала, только проспали мы с тобой. Бежим, может, ещё спасём! А не то достанется нам обоим от председателя. И тебя и меня на одном суку повесит.
Аршин почесал в затылке.
— А пожарникам ты звонил? — снова спрашивает.
— Звонил, звонил! Только у них машина по дороге перевернулась. Всю воду пролили. Сын Кризаса ногами подрыгал.
— А председателю сообщил?
— Сообщил, сообщил! Лапоть на ель повесил и вовсю названивал!
— Ну, коли так, придётся встать, — прочухался наконец Аршин.
Подбегают они к болоту, видят — только хвост наружу торчит. Самый кончик.
— Ты за хвост тяни, а я, когда голова покажется, за уши схвачу, — учит пастух. — Только тащи сильней!
Ухватился великан за хвост, как дёрнул — и бул-тых в болото! Вверх тормашками.
— Держи! — кричит Выгоняйла.
— Держу! — барахтается в грязище Аршин. — Держу, а где свинья-то? — И, ничего не понимая, смотрит на обрывок хвоста.
— Видать, засосало. Ох и нагорит нам теперь в конторе! Из заработка вычтут. До последней копейки высчитают.
Испугался Аршин, а сам весь мокрый, дрожит, боится, что снова голодать придётся, слезы по лицу ручьём бегут. В грязи дорожки промывают.
— Ты чего ревёшь, детина? — спросил, подъехав на мотоцикле, председатель колхоза Заседаускас.
— Как же мне не плакать? Не успел задремать, как свинья утопла. Я тащил что было мочи, но один только хвост и спас. Самый кончик…
— Так чего же ты дремал, вместо того чтобы за свиньями смотреть? нахмурился Заседаускас.
— Я думал, вы не дремлете… А иначе я бы разве осмелился? Ночами глаз не смыкал бы…
— Ах ты вон в кого метишь! — обиделся председатель. — Ну что же, я дремать не стану. Покажи-ка, что от свиньи осталось. — Взял у Аршина обрывок хвоста и сразу всё понял. — Интересно, почему у твоей свиньи хвост палёный? спрашивает ротозея.