АртХаос. Повесть и рассказы
Шрифт:
Я аккуратно, как учили, нажал на поршень шприца, чтобы выпустить воздух. На кончике иглы появилась капелька и сразу лопнула, оставив после себя микроскопические брызги. Пора приступать.
Резким хлопком я всадил иглу за ухо Николаю Альбертовичу.
– Не дергайтесь, а то хуже будет, – я несколько опоздал со своим предупреждением.
Поршень медленно, но верно пополз в направлении иглы. В этот момент я почувствовал, как у обмотанного скотчем человека напряглись шея и скулы, как у него невольно перехватило дыхание.
Доза была
– Что выыы деаетеее? – заморозка действовала быстро.
– Я же вам сказал, что собираюсь отрезать вам ухо. Или вы подумали, что я с вами шутки шучу? – ответил я сухо и по-деловому. – Я и сам люблю пошутить, но в этот раз я абсолютно серьезен.
Николай Альбертович заерзал на стуле, от чего подстеленная под стул клеенка неприятно зашуршала и пошла волнами. Про клеенку я тоже у Декстера подсмотрел. Наш метод – дешево и практично.
– Неее нааааа, умоооаяю, – видимо, это означало «не надо, умоляю».
В моей руке появился скальпель. Остро заточенный, с плавными линиями, удобно лежащий в руке – я буквально залюбовался его блеском. Возможно, в прошлой жизни я был сорокой.
Пленник подался вперед, но я свободной рукой резко дернул его за плечо.
Я долго не мог решить, как и где начать. Несколько раз я видел, как художники водят кистью или карандашом в паре сантиметров от холста, как бы примеряясь к нему. Вот и я так же, только скальпелем.
Все это время Альбертыч мычал что-то бессвязное. То ли он молил о пощаде, то ли просто всхлипывал. Меня это ни в коем разе не отвлекало от процесса – я сама сосредоточенность.
Зачем мне все это надо?
А зачем люди лезут туда, куда их не просят? В особенности, в политику. Неважно – левый ты или правый, либерал или матерый имперец. Дело тут не в твоих политических взглядах, которые не совпадают с моими. Дело тут в другом. Имеет ли право человек искусства идти в политику, сыпать громкими заявлениями?
Творец, решивший сунуться в политику, всегда останется в проигрыше. В той или иной степени. Если ты за власть – то продажный лизоблюд и конъюнктурщик, позарившийся на грамотки и ордена. Против власти – то все равно продажный лизоблюд и конъюнктурщик, позарившийся на эфемерные печеньки. Так, по крайней мере, скажут.
Я не говорю, что нельзя иметь свои собственные политические пристрастия, но зачем же так горлопанить об этом? Настоящий гений немногословен и нетороплив в своих рассуждениях, он спокоен и рассудителен. Ему достаточно пары слов, чтобы заставить задуматься. Он не будет давить авторитетом.
Если тебе достался талант, так и используй его, а не изображай из себя Александра Матросова. Не стоит протестовать против красной икры только потому, что она красная. Мораль в творчестве должна быть цепляющей, но не навязчивой. Твори, создавай, радуй, но не брызжи слюной у микрофона. Если в тебе есть искра божья, то не гаси ее в той зловонной яме, которую мы называем политикой. Чтобы выразить свое мнение, необязательно называть своих поклонников быдлом и людьми второго сорта.
Все это я хотел сказать Николаю Альбертовичу. Хотел, но не сказал. Вместо этого почему-то всего лишь тихонечко пропел себе под нос:
– Обреченно летит душа, от саксофона до ножа…
Кончик скальпеля наконец-то соприкоснулся с кожей.
– Ну-с, приступим!
Когда в торговом центре
слышу сигнализацию в каком-то бутике,
то испуганно озираюсь по сторонам,
прячу руки в карманы и испытываю
жгучее желание поскорее убежать.
После вызова на ковер к генералу вид у всех был понурый. Квартальная премия уже слала воздушные поцелуи из окна отправляющегося поезда.
Его светлость требовала результатов, а их не было. Генерал рвал и метал, не особо стесняясь в выражениях, виртуозно составляя пятиэтажные словесные конструкции. Даже придворный матюган Чащин почерпнул для себя много нового.
На генерала давили, а он давил на подчиненных.
В кабинете на несколько минут воцарилась тишина, каждый приходил в себя за своим рабочим столом. Обстановка могла бы показаться идиллической, если бы не мерное тиканье настенных часов, в котором четко слышался свой нерв.
Мучительно хотелось выпить.
– Ну что ж… – как бы самому себе негромко произнес Бригов, извлекая из глубины ящика стола уже початую бутылку коньяка.
Капитан Чащин не заставил себя долго ждать, тут же подскочив с чайной чашкой к бриговскому столу.
– Мне чутка начисли, – Чащин подставил свою чашку, – мне тоже надо для снятия стресса.
Горобец, глядя на сослуживцев, лишь покачал головой:
– Алкашня…
– Может, тебе тоже плеснуть? – великодушие капитана по части чужого коньяка не знало границ.
– Нет уж, спасибо, – в нерабочее время Дмитрий Горобец не отставал от коллег на ниве корпоративного пьянства, но на службе пытался блюсти хотя бы видимость приличия.
Доза, налитая Бриговым, явно расстроила Чащина, но старший следователь всем своим видом показал, что на сегодня лавочка прикрылась.
Сам же Бригов не стал разводить церемонию с чашкой или стаканом, а просто хлебнул из горлышка, после чего бутылка снова исчезла в недрах ящика.
– А мажор наш опять соскочил, – недовольно пробурчал Чащин, вытирая губы рукавом, – отмазался от головомойки. Я вообще думаю, что у него фамилия на самом деле не Гаевский, а Гейевский, потому что пидор редкостный.
– Андрюха, спокойно! Если так разобраться, – Бригов откинулся на стуле, заложив руки за голову, – все не так уж и плохо. Получили втык – в первый раз, что ли? Могло быть и хуже.