«Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы умирали, чтобы победить
Шрифт:
К слову сказать, воевали мы тогда не за награды. Мы и не думали о них. Поэтому не расстраивались, когда нас не награждали. Да и ни к чему они были нам: войне конца не было видно, не сегодня-завтра убьет, а то и в следующую секунду, мы же на передовой, — ну зачем она мне, эта награда? Даже радовался, когда долго не награждали, а то наградят, давай плату за это — смерть схватишь. Воевали мы не за награды, а за Родину, нам бы побольше немцев истребить, которые столько зла причинили нам.
Орден Великой Отечественной войны 1-й степени. 4 апреля 1944 года
И все же, спустя почти год после первой награды, уже
Вспоминаются и другие необычные, неординарные бои, когда благодаря смелости, находчивости, опыту да и везению выходил победителем из самых сложных боевых ситуаций. Некоторые особенно запомнились. Ну, например, из-за ошибки комбата Абаева въезжаем мы на машинах с гаубицами на прицепе в деревню — а там немцы! И для нас неожиданность полнейшая, и немцы глазам не верят: русские на грузовиках пожаловали! До этого у нас в полку уже был случай, когда в пылу наступления артиллерийская батарея к немцам въехала — и погибла: не успели орудия отцепить, как их немцы постреляли. Мы же проявили такую расторопность и такое бесстрашие, что не только не потеряли ни одного человека, но еще и перебили полторы сотни немцев, захватили село и мост через Ингул. А мост на войне — это бескровная переправа, ему цены нет! Это сотни и сотни жизней солдат! Сколько десятков плотов с солдатами спустили мы в бурные весенние воды Южного Буга, так и не захватив плацдарма на том берегу. А люди погибли. Потребовалось еще несколько сотен жизней, чтобы форсировать реку. А Ингул дивизия с ходу переехала по захваченному нами мосту. Никто о нас и не вспомнил.
А потом форсирование Днестра весной сорок четвертого. Тогда перед самым Днестром я со своими разведчиками и связистами отбил у немцев четыре исправных гаубицы, с этими орудиями мы проникли в тылы к немцам, вырвались к Днестру и с батальоном Морозова благодаря внезапности обеспечили бескровное форсирование Днестра. Радость была неимоверная, особенно у тех, кто наверняка погиб бы во время переправы в холодной воде и под огнем противника. Сколько же теперь спасли мы жизней! Если бы в условиях весеннего разлива пришлось форсировать эту широченную реку обычным штурмом… Начальство в ходе форсирования так радовалось удаче, что к ордену Ленина обещало меня представить. О Героях-то тогда и не мечтали, а самую высшую из возможных наград прочили мне безоговорочно. На том все и заглохло.
Однако жизнь на фронте шла своим чередом. На передовой свершались подвиги, гибли люди, а в тылах по деревням, в теплых постелях тешились с молодицами тыловики и политработники. Никто в них не стрелял. Подавляющее большинство из них и не собиралось погибать, а после войны они стали бить себя в грудь и рассказывать, как они «За Сталина» в атаку ходили. Что поделаешь: каждому свое и в смысле вклада в Победу. А награждать ведь всех надо. Иной тыловик был начальству дороже нескольких окопников, да и напоминал он о себе частенько — его и награждают в первую очередь.
Где-то под Одессой бежали мы с пехотой вслед за отступавшими немцами. Слышу, кто-то надрывно орет мне в спину:
— Михин, остановись, никак догнать не могу!
Оглядываюсь: Кочелаба — помначштаба полка. Торможу бег, он сует мне в руку орден и сразу же убегает в тыл, а то ведь пули летят, его и убить могут. Потом, после боя, разглядел орден: Отечественная война 1-й степени.
Орден Александра Невского. 7 ноября 1944 года
Итак, за форсирование Днестра, где я сыграл ключевую роль со своими трофейными гаубицами, обеспечив бескровную переброску полков дивизии, меня ничем не наградили.
Потом я долго командовал батареей и дивизионом, а меня все не награждали, очередь не подходила: есть два ордена — и хватит, вон у начпрода — всего одна медаль, а он давно воюет. Там, в тылах, вокруг начальства, столько приспешников вертелось, что и среди них очередь на награждения была. У меня же за очередной год боев накопилось столько подвигов, достойных самой высокой награды, что можно бы и наградить было.
Не наградили меня и никого из пушечной батареи и за то, что мы в Молдавии остановили лавину немцев, прорывавшихся из окружения. Опять же, из всей дивизии именно мне поручили это опасное и требующее большого умения и мужества боевое задание. С четырьмя пушками мы сумели вовремя обнаружить и уничтожить тысячи солдат противника, более восьмисот взять в плен. Вся моя батарея тогда погибла, в живых остались один совершенно невредимый сержант, командир орудия, и я, раненный в ногу. Нам с сержантом никто даже спасибо не сказал. Не отсутствие наград тогда расстроило меня, а скотское отношение к честным людям. Это только в кино «Горячий снег» генерал привез и со слезами на глазах раздавал оставшимся в живых артиллеристам ордена, приговаривая извиняющимся голосом: «Чем могу, чем могу…»
У меня же, командира дивизиона, победившего в том бою армаду врагов, «в благодарность» отобрали «доджи», на которых мы возили пушки, и передали их придворному дивизиону, который штаб дивизии охранял. А мне сказали:
— Вон сколько бесхозных немецких лошадей по балке бродит после твоего боя, собирай их и формируй конные упряжки.
И я до конца войны возил две пушечные батареи на конях. Даже пустыню Гоби и хребет Большой Хинган на этих лошадках форсировал, прокладывая путь для всей дивизии.
И после Молдавии на всем боевом пути по Восточной Европе мой дивизион шел впереди дивизии с лучшим стрелковым полком. Сменявшие нас в Югославии болгарские артиллеристы не верили, что дивизионом командует двадцатитрехлетний капитан, прослуживший в армии всего три года. Поверили только тогда, когда я спас их от разгрома, проявив больше мужества и мудрости, чем эти высокомерные болгарские служаки-офицеры.
Дунай, Румыния, Болгария, страшные бои в Югославии, в ее непривычных для нас горах, где горные немецкие войска врезались в наши колонны с флангов и тыла, а бурные реки преграждали нам путь. Но в этих неразберихах мы всегда оказывались победителями.