«Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы умирали, чтобы победить
Шрифт:
— «Коломна», как слышите?
— Слышу хорошо, передавай команду: прицел шесть-ноль, батарее, беглый, огонь!
Сорокапятилетний степенный пензяк Минеев на радостях, что появилась связь, так заорал, передавая команды на орудия, что у меня затрещала трубка. Минеев в батарее давно, дома у него детишки, и я постоянно держу его на огневой позиции, подальше от передовой.
Секунд через двадцать над нашими головами прошуршали снаряды — десятки мощных разрывов накрывают поле, по которому бегут фашисты. Пехотинцы сразу встрепенулись, вытянули шеи, пристально всматриваются вперед, в подсохшую после снега степь. Когда рассеивается поднятая разрывами пыль, все увидели вместо убегавших немцев разбросанные тут и там по полю тела. Часть чернеющих трупов так и осталась лежать на серо-жептоватом поле, но некоторые
— Ну-ка, дай вон по той группе! Видишь, сколько их там!
Последовала команда на батарею, и снаряд разметал удиравших фрицев. Солдаты загалдели еще громче, теперь уже каждый показывал, по какой группе драпающих немцев надо побыстрей ударить. Радость отмщения быстро восстанавливает силы, освобождает от только что пережитого в атаках страха, унимает скорбь по погибшим в бою товарищам. Воочию зримая смерть врага, подобно бальзаму, успокаивает нервы.
Итак, немцы уничтожены, пехотинцы отдохнули и повеселели. Абаев поднимает батальон на ноги, и все мы редкой толпой устремляемся вперед по голому непаханому весеннему полю. Постепенно остатки батальона растягиваются в цепь, на левом фланге цепи бежим и мы с Абаевым. Штанский с катушками кабеля на плечах едва поспевает за мной, болтающийся на опущенной руке телефонный аппарат мешает ему бежать, ударяет по ногам. Отнимаю у него телефон, и ему теперь сподручней бежать. Перевалив взгорок, видим вдали новую немецкую траншею. Подумалось, сколько же их будет еще, этих траншей, пока добежим до Берлина! Немцы заметили нас и тут же окатили, как бы для разминки, пулеметной очередью. К пулеметам присоединились разрывы снарядов — стреляла видневшаяся позади пехоты гаубичная батарея. Наш батальон залег. Штанский уже присоединил к кабелю телефон, и я открываю артиллерийский огонь по немецким гаубицам. Они не окопаны — видно, только-только второпях заняли огневую позицию. Это нам на руку. Разрывы мощных снарядов покрыли всю батарею. Она тут же умолкла, расчеты залегли возле своих орудий. Даю, для верности, еще одну очередь снарядов по батарее и переношу огонь на только что выявленную траншею. Мои снаряды рвутся по всей длине траншеи, немецкие пехотинцы не выдерживают, выскакивают наружу и снова спасаются бегством. Даю возможность им отбежать, чтобы не вздумали вернуться обратно в траншею, и накрываю отступающих разрывами снарядов.
Потом опять переношу огонь своих орудий на немецкую батарею, чтобы она не возобновила стрельбу. Удирающая немецкая пехота поравнялась со своими орудиями, уцелевшие артиллеристы присоединяются к бегущим. Абаев тотчас поднимает свой батальон, и все мы мчимся вслед за отступающими немцами. На бегу бросаю взгляд налево, на оставленную немцами батарею — орудия целы, надо попробовать пострелять из них!
Когда батальон залег в последний раз и мы с Абаевым поняли, что на сегодня наше наступление закончилось, а пехотинцы принялись спешно окапываться, я связался со своей батареей, приказал старшему на батарее лейтенанту Ощепкову:
— Оставь две гаубицы на месте, с остальными выезжай вперед, поставь их рядом с брошенной немцами батареей. По готовности к стрельбе подтяни остальные два орудия. И срочно знакомься с немецкими гаубицами — возможно ли их использовать, в каком состоянии прицелы, панорамы. Если стрелять из них можно, разворачивай все на сто восемьдесят градусов.
Уже вечерело. Ощепков поделил орудийные расчеты пополам, поставив наиболее толковых ребят к немецким гаубицам. Немецкие орудия оказались в исправности, более того — на огневой позиции стояли четыре тягача и лежало около тысячи снарядов. Вот только таблиц стрельбы не было, неизвестна цена деления прицела и панорама поделена не на 60 делений, а на 64. И еще: увеличиваешь угломер, а ствол идет влево — перепутано «правее» и «левее» в сравнении с нашими орудиями. Подаю команду:
— Стрелять немецкими гаубицами. Буссоль
С нетерпением ждем с Абаевым разрыва немецкого снаряда. И вот он треснул метрах в пятидесяти впереди нас. Быстро кладу рядом свой снаряд и сравниваю прицелы. Оказалось, немецкому прицелу 70 соответствует наш 44, то есть 2 километра двести метров. Затем, с помощью стрельбы из немецкого и нашего орудий, устанавливаем соответствие прицелов на 3, 4, 5 и 6 километров.
Все! Завтра с утра дадим жару немцам из их же орудий!
Так и получилось. Наступая к Днестру, я стрелял по фашистам только из их орудий. Снарядов — завались! Целые эшелоны стоят на станциях Веселый Кут и Долинская, и никому они не нужны, то есть никаких тебе лимитов, разрешений, отчетов. А я заимел сразу две гаубичные батареи — нашу 122-мм и трофейную 105-мм. Конечно, моим батарейцам мороки прибавилось, приходилось обслуживать не четыре, а восемь гаубиц. Зато вдоволь стреляй себе по фашистам!
Эти трофейные орудия сослужили нам большую службу. С их помощью мы неожиданно для немцев вырвались к Днестру и завоевали плацдарм на том берегу. Со своими гаубицами я бы не рискнул к немцам в тыл поехать, а с немецкими поехал: их, в случае чего, и бросить не жаль.
Глава двенадцатая
Днестровский плацдарм
Апрель — август 1944 года
Форсирование Днестра
11 апреля дивизия подошла к Днестру пятью-шестью километрами севернее Бендер. В ночь на двенадцатое основные силы противника скрытно покинули свои позиции и переправились за Днестр, оставив сильные заслоны у дорог. По приказу комдива Миляева 1-й батальон 429-го стрелкового полка и я с трофейной гаубичной батареей, объехав немецкие заслоны, вырвались на машинах к Днестру. Генерал так и сказал мне по телефону:
— Дуй с трофейными гаубицами вместе с батальоном Морозова к Днестру. В случае чего орудия бросишь, только выведи их из строя. Задача: захватить плацдарм на том берегу Днестра.
За час до рассвета мы с Морозовым уже лежали в высокой траве на кромке берега Днестра. Вспученная половодьем река разлилась очень широко, холодный ветер нагонял высокие волны, они с шумом выплескивались на берег. Батальон наш окапывался чуть позади, а трофейная батарея заняла закрытую огневую позицию в километре справа-сзади от нас, в неглубокой балочке.
Наш левый берег возвышался над водой метров на двадцать, а низкий немецкий фруктовыми садами уходил от самой воды к молдавскому селу Гура-Быкулуй и хорошо просматривался вплоть до села, тогда как немцы могли увидеть нас только с колокольни церкви: ее верхняя часть чуть возвышалась относительно нашего берега.
Немцы никак не ожидали нашего появления на берегу. Не догадываясь, что мы уже здесь и следим за ними, они беспечно разгуливали по селу, спокойно, по-хозяйски обустраивали свою оборону, заканчивали маскировку переднего края на огородах, некоторые тихо прогуливались по не успевшим еще одеться в зелень прозрачным садам. Это был гарнизон боевого охранения, окопы которого подходили к самой воде.
— Первый раз вижу фашистов на реке сверху, — отметил комбат Морозов, — обычно их правый берег возвышался над нашим.
— Ох ты, как хорошо отсюда все видно! — восхищались и солдаты, заглядывая за кромку берега.
Между тем мои разведчики выяснили, что из деревни Бычок, что в полукилометре слева-сзади нас, шла подземная дорога к реке, образовавшаяся в результате выработки камня-ракушечника. По ней в мирное время вывозили камень, и выходила эта дорога к берегу прямо под нами.
Решили с Морозовым так. Огнем батареи я перебью немцев, которые бродят по садам, остальных загоню в село и буду не подпускать их к берегу. В это время батальон спешно спускается в деревню Бычок, заготавливает плоты, выискивает лодки — наверняка они имеются в прибрежной деревушке, и все это по подземной дороге перетаскивает к воде. Часам к двенадцати дня я усиливаю огонь по тому берегу, Морозов с батальоном переправляется через реку и атакует село Гура-Быкулуй.