«Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы умирали, чтобы победить
Шрифт:
Разрывы трофейных снарядов, как гром среди ясного неба, повергли фашистов в смятение. Они суматошно заметались в садах, по селу, ища спасения в траншеях, окопах и ровиках. Мне они видны были сверху как на ладони, и я уничтожал их сначала группами, а потом стал охотиться и за одиночками. Мне важно было запугать их, загнать в село и предоставить Морозову возможность бескровно переправить батальон.
В разгар боя на берег вдруг прибыли полковые и дивизионные начальники: командир артполка майор Гордиенко, стрелкового полка подполковник Азатян и начальник оперативного отдела штаба дивизии майор Нестеренко. Генерал прислал их возглавить захват плацдарма.
Они подползли ко мне в ровик с тыла, как раз в то время, когда наши трофейные снаряды крушили фашистов,
Я сразу понял, что немцы наблюдают нас с колокольни, и решил уничтожить ее. Но попасть снарядом в колокольню с закрытой позиции, когда орудие стоит сзади-справа от тебя в километре, практически невозможно. Это прямой наводкой легко выстрелить в оконце колокольни, с закрытой же позиции, да еще когда снаряды летят по навесной траектории, сделать это помешает даже закон рассеивания снарядов.
Но не зря у меня было высшее математическое образование и очень большой практический опыт корректировки артогня. Подготовив данные для стрельбы, я пристрелял площадку за церковью и, мысленно уловив пересечение траектории снаряда с плоскостью внешней стены колокольни, подкорректировал снаряд так, что он влетел в окно колокольни. Дым и пыль брызнули из всех окон колокольни, разрывом снаряда разрушило пол, и наблюдательный пункт врага был уничтожен. Обстрел нашего берега прекратился. Все это произошло на глазах прибывшего к нам начальства и многочисленных обитателей наблюдательных пунктов.
— Да он сделал невозможное! — воскликнул Гордиенко. — Положить снаряд в окно! Да из гаубицы! Еще и трофейной! С закрытой позиции!
Между тем в деревне Бычок кипела работа. Из бревен, дощатых ворот, дверей наделали плотов, разыскали лодки, все это стянули по подземной дороге к воде. Я не утерпел, оставил за себя на НП командира взвода управления, а сам спустился к воде. Солдаты батальона Морозова загрузили плоты вооружением и погнали их с помощью самодельных весел к тому берегу, многие воспользовались лодками.
Мой план удался. Бескровно, как в праздник на пикник, батальон, а затем и весь полк были переправлены на западный берег Днестра под грохот разрывов трофейных снарядов.
К вечеру батальон Морозова вместе с подоспевшими частями дивизии полностью захватили село Гура-Быкулуй.
Мы не знали, что наша с Морозовым группа была не единственной, что начальство считало ее вспомогательной, даже запасной — на всякий случай. Основной отряд 431-го стрелкового полка при поддержке двух дивизионов артполка одновременно с нами форсировал Днестр двумя километрами выше по течению, у деревни Красная Горка. Но наших соседей постигла неудача: почти все они были потоплены немцами в бурной реке, лишь спрятавшаяся в кустарнике на том берегу небольшая группа лейтенанта Кулакова была позже вызволена ротой, переброшенной на тот берег с помощью нашей переправы.
Обрадованный успехом завоевания плацдарма, командир 429-го полка подполковник Азатян обещал наградить меня высшей наградой — орденом Ленина. Но этот орден где-то затерялся.
Выручили «блинчики»
Весь апрель шли кровопролитные бои за расширение плацдарма. За месяц боев, к середине мая, мы расширили плацдарм за Днестром до трех километров в глубину. Но наши соседи слева, за озером Бык, никак не могли одолеть небольшой взгорок, сильно укрепленный немцами. Противостоящие соседнему батальону немцы находились позади нас и стреляли не только в атакующих соседей, но и нам в спину, когда мы вели бой со «своими» немцами. Вся сила тех, «не наших» немцев заключалась в глубоких и очень прочных окопах в глиняном грунте, снаряды такой грунт не брали. При обстреле фашисты прятались на дне траншеи, а как только наша пехота начинала атаковать, выставляли наверх пулеметы и давай строчить.
Накануне весь день соседний батальон бился с немцами за этот злополучный взгорок, провел несколько
— Левее пятнадцать ноль, прицел двадцать, взрыватель замедленный, заряд полный, первому один снаряд, огонь!
Мои огневики подумали, что я с ума сошел: прицел на километр, а заряд на всю катушку — на двенадцать километров! И зачем-то орудия командир разворачивает на девяносто градусов влево, да и взрыватель почему-то замедленный… Батюшки! — орудийный ствол стоит почти горизонтально — снаряд пойдет настильно над самой землей. Да так никогда не стреляли! Но приказ есть приказ, команду надо выполнять, капитан знает, что делает. И команда была быстро исполнена. Грянул ожидаемый мною выстрел из гаубицы. Телефонист с огневой позиции тут же передал ко мне на НП: «Выстрел!»
Услыхав это, я стал еще пристальнее смотреть назад — на склон бугра, усыпанный телами наших погибших в атаках солдатиков. Прилетевший на большой скорости, наш гаубичный снаряд чиркнул по склону, поднял небольшое облачко красной пыли, отскочил вперед-вверх в сторону немецкой траншеи — и разорвался в воздухе прямо над траншеей! Громовой раскат воздушного разрыва потряс находившихся в траншее немцев. Лавина стальных осколков окатила траншею сверху. Я подал новую команду:
— Батарее, четыре снаряда, беглый, огонь!
Через двадцать секунд над головами фашистов загрохотали шестнадцать воздушных разрывов. Их раскатистые, страшнее близкого грома, удары грянули с такой силой, а град смертоносных осколков секанул сверху так разрушительно, что спрятавшиеся на дне окопов немцы почти полностью погибли. Оставшиеся в живых единицы выскальзывали из траншеи, как тараканы с горячей сковородки, и неслись восвояси. Я отпустил их на ровное место и уничтожил всех до единого обычной стрельбой.
Наблюдая в бинокль за разрывами своих снарядов и поведением немцев, я не упускал из виду и многострадальных соседских пехотинцев. Расслабившись, они живо наблюдали, как метались по траншее немцы, когда над их головами трескались разрывы моих снарядов. Измученные атаками, соседи радовались, прыгали, хлопали в ладоши, как малые дети. А когда с немцами было покончено, они вылезли наружу из своих окопов и медленно, во весь рост побрели к немецкой траншее. Подойдя к ней, они уселись на бруствер, свесили ноги в окопы и долго рассматривали убитых немцев. А наглядевшись, вытерев мокрые лица пилотками, стали всматриваться строго направо — в сторону моей батареи. Как они были благодарны ей! Уж они смотрели, смотрели, не отрываясь, на мои орудия… а мне немного обидно стало, так и хотелось крикнуть им: да вы посмотрите вперед, вдоль озера, на меня — это я догадался с помощью стрельбы на рикошетах выкурить фашистов из траншеи! Но они были от меня в полутора километрах, и мой голос все равно бы не услышали.