Артист Александр Вертинский. Материалы к биографии. Размышления
Шрифт:
Что это? Злая ирония? Да. Но она последовательно перебивается мотивами щемящего сочувствия, понимания того, по существу, безвыходного положения, в котором оказалась умная, талантливая и в глубине души очень несчастная женщина. Ей «противны красивые морды, от которых тошнит на экране», она «надменно печальна» наедине с собой. И постепенно издевательская интонация сменяется трагической,
25
Райские птички.
Следующая — последняя — строфа уравновешивает восприятие неоднозначного образа. Сейчас у актрисы мгновение отдыха. Она забыла о славе, о той страшной пустоте, которая окружает ее в обществе. Весна вокруг беспечальна, и летит вдаль послушное актрисе чудо техники — голубая «испано-суиза». Женщина дышит воздухом свободы лишь какое-то краткое мгновение, возможно, жизнь ее сейчас оборвется в бешеной гонке, как оборвалась жизнь Айседоры Дункан, но именно в это мгновение она живет истинной жизнью!
Трагикомические песни 20–30-х годов мало похожи на дореволюционные произведения Вертинского, хотя отчасти и сохраняют с ними преемственную связь. Артист дорожит своим прошлым, любит свою раннюю песенную классику, мысленно возвращается к ней, иногда находит неожиданный вариант переработки, когда старый сюжет включается в новую эстетическую систему.
Мне представляется, что таким развитием и обновлением собственной традиции следует считать песню «Мадам, уже падают листья». Если присмотреться к ней внимательнее, нетрудно увидеть здесь «перелицовку» песни 1915 года «Минуточка».
МИНУТОЧКА Ах, солнечным, солнечным маем На пляже встречаясь тайком, С Лили мы, как дети, играем, Мы солнцем пьяны, как вином… У моря за старенькой будкой Лили с обезьянкой шалит, Меня называет Минуткой И мне постоянно твердит: «Ну погоди, ну погоди, Минуточка, ну погоди, мой мальчик-пай, Ведь любовь — это только шуточка, Это выдумал глупый май». Мы в августе горе скрываем, И в парке прощаясь тайком, С Лили мы, как дети, рыдаем Осенним и пасмурным днем. Я плачу, как малый ребенок, И, голосом милым звеня, Ласкаясь ко мне, как котенок, Лили утешает меня: «Ну погоди, ну погоди, Минуточка… МАДАМ, УЖЕ ПАДАЮТ ЛИСТЬЯ На солнечном пляже в июне В своих голубых пижама Девчонка, звезда и шалунья,— Она меня сводит с ума… Под синий берсез океана На желто-лимонном песке Настойчиво, нежно и рьяно Я ей напеваю в тоске: «Мадам, уже песни пропеты, Мне нечего больше сказать! В такое волшебное лето Не надо подолгу терзать! Я жду вас, как сна голубого, Я гибну в любовном огне! Когда же вы скажете слово, Когда вы придете ко мне?» И взглядом играя лукаво, Роняет она на ходу: «Вас слишком испортила слава, А впрочем, вы ждите… Приду!» Потом опустели террасы, И с пляжа кабинки снесли, И даже рыбачьи баркасы В далекое море ушли. А птицы так грустно и нежно Прощались со мной на заре,— И вот уж совсем безнадежно Я ей говорил в октябре: «Мадам, уже падают листья! И осень в смертельном бреду. Уже виноградные кисти Желтеют в забытом саду. Я жду вас, как сна голубого, Я гибну в осеннем огне, Когда же вы скажете слово, Когда вы придете ко мне?» И взглядВ самом деле, Вертинский во многом повторяется: та же ситуация, пляж, разговор влюбленных в начале летнего сезона, а позднее — их объяснение осенью. То же настроение разочарования в итоге. Между тем как решительно различны эти песни! В «Минуточке» доминирует мотив «глупого мая», придававший отношениям оттенок роковой предопределенности. Здесь влюбленные «играют, как дети». Они беззащитны перед Судьбой и не способны разобраться в том, что происходит. Ласковое прозвище героя — Минуточка — характеризует его как милое и доверчивое создание, как простую душу. Совсем не то в «Мадам, уже падают листья». Здесь описана совершенно недвусмысленная комедия курортного романа. Иными стали герои. Оба они прекрасно владеют собой, они умны, развиты, он — опытный сердцеед. Употребление французских слов «пижама», «берсез» (колыбельная песня), «мадам» создает атмосферу утонченности, аристократизма. Он и она созданы друг для друга, достойны, друг друга и, однако, оба они не созданы для счастья. Каждому из них суждено остаться непонятым. Так комический сюжет приоткрывает завесу у входа в мир трагического одиночества.
Замечательными образцами песенной трагикомедии являются «Песенка о жене», «Прощальный ужин» (написана позже, в шанхайский период). А отдельные элементы трагикомизма встречаются в десятках более или менее удачных песен.
Столкновение и взаимопереход двух противоположных эстетических качеств — комического и трагического — стали повторяющейся закономерностью лишь в искусстве XX века, после появления драматургии Г. Ибсена и А. Чехова, после футуристов и Ч. Чаплина. Прежде трагикомические произведения были относительной редкостью. К середине нашего столетия выяснилось, что трагикомическое мироощущение, эстетика трагикомедии составляют неотъемлемую часть духа современной жизни, которому присуще неоднозначное восприятие фактов, идей, поступков. В литературе, театре, музыке закрепился парадоксальный способ художественного постижения действительности, подразумевающий самые неожиданные и причудливые ходы мысли. В плане этих размышлений настойчивое стремление Вертинского к смешению комических и трагических тем, к причудливому контрасту интонаций представляется не просто его индивидуальной склонностью, но и выражением одной из важнейших тенденций развития искусства. Совмещая то, что до него русская песня никогда не пыталась совмещать, Вертинский приблизил песню к духу современности, к мышлению людей эпохи теории относительности.
Особо хочется сказать о такой своеобразной форме проявления драматизма в песне, которую я выше — возможно, неудачно — назвал исполнительским драматизмом. Речь идет о том, что некоторые свои тексты Вертинский-поэт создает так, чтобы воздвигнуть, казалось бы, непреодолимые преграды для Вертинского-исполнителя. И песня «получается» в конечном счете именно потому, что артист незаметно втягивает нас в этот труднейший, увлекательнейший для него процесс вокального освоения поэтического текста и буквально на наших глазах одерживает победу. Он словно лепит вязкую музыкальную глину, он борется с неподатливым словом и покоряет его неожиданно найденной гармонией. Один из ярких примеров песни этого типа — «Пикколо бамбино». Привожу текст полностью:
Вечерело. Пели вьюги. Хоронили Магдалину. Цирковую балерину. Провожали две подруги, две подруги-акробатки. Шел и клоун. Плакал клоун. Закрывал лицо перчаткой. Он был другом Магдалины. Только другом, не мужчиной. Чистил ей трико бензином,— И смеялась Магдалина: «Ну какой же ты мужчина! Ты чудак, ты пахнешь псиной, Бедный Пикколо бамбино!» На кладбище снег был чище, голубее городского, Вот зарыли Магдалину, цирковую балерину, И ушли от смерти снова. Вечерело. Город ник В темной сумеречной тени. Поднял клоун воротник И, упавши на колени, Вдруг завыл в тоске звериной!! Он любил, он был мужчиной. Он не знал, что даже розы От мороза пахнут псиной… Бедный Пикколо бамбино!В стихотворении — двадцать четыре строки. При этом пятнадцать раз повторено одно созвучие: Магдалину, балерину, мужчиной, псиной, бамбино и т. п. Для русской поэзии такое нагромождение звуков в целом не характерно, и если встречается — то, как правило, с комической целью. Чего добивается поэт? Эффекта монотонности? Бесспорно, да. Но разве это не опасно? А он идет дальше и создает даже несколько пластов монотонности. Плюс к бесконечным повторам на «-ину», «-ино» он добавляет другие монотонные и замедляющие обороты: «шел и клоун, плакал клоун», «он любил… он был… он не знал», «вечерело… вечерело».