Артист Александр Вертинский. Материалы к биографии. Размышления
Шрифт:
Вертинский работал на сцене всегда в одиночку. Общительный, окруженный в повседневной жизни толпой друзей, на подмостках он никогда не нуждался в партнерах. Артистическое одиночество было его принципом. В годы первых выступлений ему мешал даже рояль (впоследствии он будет петь подле инструмента).
Невидимый аккомпаниатор негромко вступал откуда-то из-за темного занавеса. Скромно, не делая попыток чем-то сразу «подогреть» публику, выходил Вертинский.
Зал взрывался аплодисментами и приветственными криками. Публика бывала самая разнообразная: гимназисты, военные, интеллигенция, торговцы, молодые рабочие. Часто приходили работники театров, артисты. Сами будучи профессионалами, они поражались отточенному мастерству Пьеро, учились у него. Кое-кто стремился перенять его манеру, всегда, впрочем, без особого успеха. Подражать ему было нельзя. То, что он делал на сцене,
Уже в 1916 году Вертинский был признан истинным «маэстро». Если он принимал участие в концерте, критика порой просто не замечала всех остальных. «Но главное — Вертинский! — восторженно писал рецензент [10] .— Удивителен, неожидан, курьезен, в сущности, тот захват, который проявляет рафинированность его песенок на разношерстную, с улицы, толпу. Чуть внятные слова их — как болезненно-нежные лепестки, которые медленно осыпаются в тоскливые вечера. Как доходит их аромат до этой толпы, еще оглушенной грохочущей улицей? Но ясно, что он дурманит. Дурманит и пряностью географической экзотики, и городской экзотикой чувств, и музыкой картавого говорка, и контрастом сдержанного графического жеста. В этих ариэтках и их передаче — струйки большого дарования».
10
Он укрылся за инициалами «А. А.» Авторы подобного рода заметок в «Театральной газете» обычно не указывались.
После концертов Вертинского осаждают восторженные поклонницы и поклонники. Его квартира отныне завалена цветами, приглашениями, поздравлениями. Он между тем уже вполне научился сохранять ироническое хладнокровие. Подспудная жизнь оставалась темной и сложной. Она описана в его стихотворении «О шести зеркалах»:
У меня есть мышонок — приятель негаданный — В моей комнате мрачной, похожей на склеп. Он шатается, пьяный от шипра и ладана, И от скуки грызет мои ленты и креп. Он живет под диваном и следит очарованно, Как уж многие дни у него на глазах Неизбежно и вечно, как принц заколдованный, Я тоскую в шести зеркалах. Каждый вечер из-за шифоньерки березовой Мой единственный маленький друг Деликатно просунет свою мордочку розовую И тактично вздохнув, отойдет за сундук. Я кормлю его кексом и старыми сплетнями О любовниках Муськи, о танго-гашиш Или просто делюсь впечатленьями летними От моей неудачной поездки в Париж. А когда я усну, он уж на подоконнике И читает по стенам всю ту милую ложь, Весь тот вздор, что мне пишут на лентах поклонники, О Пьеро и о том, как «вообще» я хорош. И не видит никто, как с тоскою повенчанный, Одинокий, как сволочь в осенних полях, Из-за маленькой, злой, ограниченной женщины Умираю в шести зеркалах!Вместе в большим успехом появляются и завистники. Ситуация, описанная Вертинским в песенке «За кулисами», несомненно, отразила эпизод реальной закулисной жизни:
Вы стояли в театре в углу за кулисами. А за вами, словами звеня, Парикмахер, суфлер и актеры с актрисами Потихоньку ругали меня. Кто-то злобно шипел: «Молодой, да удаленький! Вот кто за нос умеет водить…»Говорят, что в тот день Вера Холодная, прославленная актриса немого кинематографа, пришла за кулисы театра миниатюр поздравить Вертинского с успехом.
И тогда Вы сказали: «Послушайте, маленький, Можно мне вас тихонько любить?» Вот окончен концерт… Помню степь белоснежную, На вокзале Ваш мягкий поклон. В этот вечер Вы были особенно нежною, Как лампадка у старых икон. А потом — города, степь, дороги, проталинки… Я забыл то, чего не хотел бы забыть, И осталась лишь фраза «Послушайте, маленький, Можно мне вас тихонько любить?»Это «Послушайте, маленький», видимо, следует понимать как проявление ласкового юмора: Вертинский был высок ростом. Вера Холодная оценила и полюбила Вертинского-артиста, в то время как он восторгался ею не только как кинозвездой, но и как женщиной. Существует легенда, пропагандировавшаяся польским исполнителем песен Вертинского Свенцицким и другими, что перипетии отношений с Верой отражены в песне «Попугай Флобер» («Жамэ») и что после безвременной кончины Веры Холодной Вертинский написал скорбные стихи:
Ваши пальцы пахнут ладаном И в ресницах спит печаль. Ничего теперь не надо Вам, Никого теперь не жаль. И когда весенней Вестницей Вы пойдете в синий край, Сам господь по белой лестнице Поведет Вас в светлый рай…Что касается «Ваших пальцев…», то это, несомненно, не более, чем легенда. Она исполнялась Вертинским еще за три года до смерти Веры Холодной. Песня приобрела широкую известность уже в 1916 году, ее цитировали к месту и не к месту, третья и четвертая строки были, что называется, на слуху, многократно пародировались.
Так складывался репертуар молодого Вертинского. «Минуточка», «Маленький креольчик», «Попугай Флобер», «Ваши пальцы пахнут ладаном», «Бал господен», знаменитый «Лиловый негр» (по этой песне был снят фильм), а также романсы на слова А. Блока, И. Северянина, И. Анненского, А. Ахматовой, Н. Тэффи, Н. Гумилева исполнялись им с неизменным успехом. Самостоятельно создавая тексты песен, он как бы вступал в дерзкое соревнование с выдающимися поэтами, и надо отметить, что публике особенно полюбились именно те вещи, где ему принадлежали и слова и музыка.
Совсем не хочу сказать, что он был большим поэтом. Многие его стихи имеют только историко-биографическое значение, выдают в нем поэта-подражателя, не очень разборчивого к тому же в своих симпатиях. Вот стихотворение «Морской кабачок», опубликованное в журнале «Сцена и арена»:
Электрический свет под листвою платанов, И рядами сверкающий мрамор столов, И суровые лица морских капитанов, Обменявших на золото ранний улов. Под ритмический хриплый распев негритянок, Зажигающих искры в глазах моряков, Старый карлик в углу целовал обезьянок Под раскатистый хохот и гул голосов. И над воем смычков, над ругней и плевками, Хороша и прекрасна как гибель сама, Оскалившись толпе золотыми зубами, Хохотала у бара Царевна-Чума.Это похоже сразу на многих поэтов. Лишь во второй строфе улавливается своеобразная тема и интонация. Первая и третья — безусловно заурядны и несамостоятельны.
Вертинский мог петь плохие тексты, — но никогда не пел он плохих песен. Его подкупающая искренность и природная музыкальность помогали найти единственно верный, безошибочный вариант исполнения. Он выходил на публику с теми вещами, в которых все соответствовало его безупречному вкусу. Можно утверждать с уверенностью, что Вертинский-артист был в целом на порядок выше Вертинского-поэта и как бы являлся его учителем, цензором, судьей.
Однажды мне довелось встретиться с одним из друзей Вертинского, Валентином Валиным, артистом оперетты. (Вертинский и Валин познакомились в Шанхае, затем они поддерживали дружеские связи до самой смерти Вертинского.) Валин еще до эмиграции, будучи гимназистом, наизусть заучил многие песни Вертинского. На мой вопрос, какая из них в юности произвела на него наибольшее впечатление, Валентин Евгеньевич, не задумываясь, ответил: «Бал господен». И дрожащим старческим голосом довольно уверенно пропел с начала до конца всю песню, запомнившуюся в бесконечно далеком прошлом, лет семьдесят назад!