Арвендейл. Трилогия
Шрифт:
Эонтей, носивший в ту пору титул герцога Эгмонтера, в день смерти императора случайно появился во дворце и, совершенно неожиданно для себя, оказался самым высокопоставленным членом Совета пэров из всех присутствовавших. Первый министр в этот момент во весь дух мчался от западной границы, поддерживая себя и лошадей всеми известными ему заклинаниями, остальные пэры пребывали в своих доменах. Поэтому к тому моменту, когда загнанный вконец конь герцога Алмейгенда влетел в увитые черными лентами и скорбным плющом ворота дворца и рухнул на плиты, забившись в агонии, траурная процессия уже выходила из кафедрального собора с гробом на руках. Алмейгенд, властный вельможа и прожженный интриган, сосредоточивший в своих руках все главные нити управления Империей и (опять же по слухам) если и не являвшийся одной из первопричин, то уж точно имевший отношение к формированию
Все главные реликвии и регалии почившего императора уже находились под замком в императорской сокровищнице. И хотя формально охрану реликвий несли императорские гвардейцы, по традиции считавшиеся совершенно нейтральными, герцог Алмейгенд прекрасно понимал, что у его неожиданного соперника (ну кто еще неделю назад принимал в расчет этого Эгмонтера?) было почти два дня на то, чтобы из полутора тысяч гвардейцев найти сотню-другую тех, что сделали ставку на его победу (мало ли людей за год-два великой смуты, каковая несомненно грядет, взлетало из рядовых солдат до немыслимых высот). И именно эти люди несут сейчас службу у сокровищницы. Все же остальные гвардейцы действительно будут подчеркнуто нейтральны. А сейчас — кто контролирует сокровищницу, тот контролирует дворец.
Затем были два года кровавой бойни, изрядно уполовинившёй число графов, баронов и виконтов. И будущий император Эонтей, начавший свой путь с двумя сотнями гвардейцев, полуторасотенной родовой дружиной и шестью десятками сторонников из числа младших отпрысков не самых значительных родов, закончил его во главе партии, сплотившей в своих рядах почти три четверти самых родовитых семейств аристократии. Алмейгенд оказался слишком самонадеян, посчитав властителя мелкого герцогства на дальнем краю империи калифом на час. И его казнь стала лучшим украшением церемонии коронации нового императора. Вот только когда новоиспеченный император приблизился к своему уже захлебывавшемуся кровью сопернику, тот собрался с силами и что-то прокричал, глядя в лицо своему врагу…
Первое беспокойство по поводу возможного проклятия Эонтей V почувствовал, когда выслушал доклад личного лекаря о том, что все отпрыски, зачатые его любовницами в течение первого десятилетия его правления, не имеют к нему лично никакого отношения. Более глубокое изучение данного вопроса показало, что вопрос стоит очень остро. Умирающий герцог Алмейгенд наложил на своего соперника какое-то необычное проклятье. У императора НЕ МОГЛО появиться наследников. Дальнейшие исследования ковена Ордена показали, что в принципе Эонтею еще повезло. Дело в том, что он приблизился к умирающему сопернику уже после завершения ритуала коронации и мощные защитные заклятья, окружавшие Властителя людей, частью ослабили, а частью отразили проклятие. Поэтому с помощью магов Ордена и с тщательно отобранными партнершами император в принципе мог зачать ребенка. Вот только появление мальчика было совершенно исключено.
Первая дочь, Тамея, появилась на свет после почти тридцати лет упорных стараний, поисков и проб. До того, как произошло сие замечательное событие, высокородные дамы, избранные в матери будущему наследнику, всего дважды смогли доносить плод до семимесячного срока, но оба появившиеся на свет существа были немедленно умерщвлены с точным соблюдением ритуала очищения. Ибо людей напоминали очень отдаленно. И лишь третья попытка принесла что-то похожее на человеческого ребенка. Однако, памятуя о первых двух, решили поостеречься. О рождении принцессы ничего не было объявлено, а саму девочку увезли в монастырь Сестер-помощниц. Там она и провела первые семь лет своей жизни. Возможно, эти несколько лет и определили ее характер и дальнейшую судьбу. Через семь лет девочку вернули ко двору, но, несмотря на все попытки ввести ее в светскую жизнь, сделать это так и не удалось. Тамея росла тихой, молчаливой и серьезной девочкой. Уроки танца ее тяготили, она неплохо усвоила манеры, но следовала им чисто механически, верховая езда ей не нравилась, танцы утомляли, охота приводила в ужас. А все попытки воздействовать на нее наталкивались на природное, свойственное всему роду Эонтеев упрямство. Спустя десять лет император Эонтей сдался и позволил своей дочери жить так, как она захочет. Тамея немедленно воспользовалась этим и на следующий же день после долгого разговора с отцом укатила в монастырь, в котором прожила первые семь лет своей
На следующую попытку император решился только спустя много лет. Вернее, все произошло без его особого желания. Просто юная леди Эпилента, попавшая в постель к всесильному владыке, всего через две недели сладострастных утех внезапно обнаружила, что беременна. Самой леди в тот момент едва минуло девятнадцать лет, поэтому, когда придворный лекарь сообщил ей истинную причину ее приступов внезапной тошноты и накатывающих на нее позывов к рвоте, Эпилента пришла в ужас. Этот ужас еще более усугубился рассказами о том, что произошло с тремя предыдущими пассиями императора, которые сподобились от него забеременеть. Нет, последняя, леди Астанта, родившая Эонтею дочь, в принципе чувствовала себя неплохо. Она была настоятельницей столичного монастыря Сестер-помощниц. Остальные две тоже пребывали в монастырях, но только для того, чтобы добраться до них, верховому пришлось бы скакать пару недель без передышки. А Эпилента только-только начала входить во вкус придворной жизни. Короче, бедная девочка упала перед придворным лекарем на колени и, сунув ему в руки тугой кошель, умолила его оставить в тайне ее нечаянную и неожиданную беременность, а сама тут же послала служанку за повивальной бабкой, собираясь скоренько вытравить плод и продолжать наслаждаться ролью юной и беззаботной фаворитки. На ее счастье, лекарь оказался гораздо более опытным царедворцем, чем она рассчитывала. Поэтому деньги-то он взял, но, вместо того чтобы молчать, пошел прямиком к Верховному магу. Поэтому, едва Эпилента поднесла к губам кубок с жутким варевом, которое, скорее всего, убило бы не только плод, но, вполне вероятно, и саму несостоявшуюся мать, в покои глупой девки, вышибив дверь, ворвались гвардейцы.
Все время, что оставалось до родов, охочая до развлечений Эпилента провела в башне Кероманты, одной из Сумрачных сестер, наименее нелюдимой из них и потому обосновавшейся в столице, с ошейником на шее, цепочку от которого держали, сменяя друг друга, шестеро наиболее доверенных гвардейцев. Первые полгода она забрасывала императора письмами, но затем поняла (а может, кто-то подсказал), что лучше молить богов о том, чтобы Властитель людей просто забыл о ее существовании. В свете того, как обстояло дело с наследниками, вряд ли милосердие императора могло осенить тех, кто поднял руку на его еще не рожденное дитя. И «предательство» лекаря было вызвано как раз тем, что он-то это понимал, а Эпилента — нет.
Как бы то ни было, когда Эпилента благополучно разрешилась от бремени, ее тут же посадили на крестьянскую телегу и отправили в дальний монастырь, под присмотр одной из бывших пассий императора, разрешившихся от бремени не слишком удачно. Сказать по правде, император не мог придумать для своей непутевой любовницы лучшего стража.
Девочка родилась совершенно здоровой. Памятуя о первой неудаче, на этот раз император решил не удалять от себя дочь, более того, вспомнив собственное детство, вызвал к себе самого пожилого сержанта королевской гвардии и приставил его к новорожденной старшим воспитателем. Причем твердый приказ, который сержант Крамар лично получил из уст императора, звучал так:
— Этим нянькам волю не давай, а девку воспитывай как новобранца.
Этот подход имел свои резоны. Император последнее время стал чувствовать различные недомогания, а это являлось верным признаком того, что жить ему осталось не очень долго. Похоже, проклятие Алмейгенда сказалось и на его общем состоянии. Поэтому взрослеть его младшенькой, рассуждал император, скорее всего, придется при больном и слабом отце, а возможно, вообще без него. Суровое же воспитание под руководством гвардейского сержанта если не убьет императорскую дочь, то закалит ее и подготовит наилучшим образом ко всяческим передрягам.
Сержант сам имел семерых детей, среди которых не было ни одной бабы, поэтому он принялся за дело со всей возможной сноровкой. Каждый день в любую погоду сержант надевал на девочку кожаный капор и, подвесив ее за спиной, размашистым шагом отмахивал по шесть-восемь лиг, дабы «утрясти кашку и дать дитю лесным и полевым духом надышаться». Розовая попка малышки никогда не знала теплой воды. По вечерам в детские покои приходил старый знакомый Крамара, полковой костоправ и, слегка благоухая добрым элем, занимался тем, что сержант называл «с пользой размять косточки». От такого ухода ребенок первое время орал благим матом, но затем поутих, научился засыпать за спиной своей усатой няньки даже в проливной дождь и, с восторгом пуская пузыри, плескаться в ледяной воде.