Асканио (ил. А.Мелик-Саркисяна)
Шрифт:
– Но помилуйте, Бенвенуто! – возразил кастелян. – Положим, способ найден и вы крылья изготовили. Неужели у вас хватит мужества ими воспользоваться?
– Снабдите меня всем нужным для их изготовления, милейший кастелян, и я вместо ответа полечу.
– А что вам нужно?
– Ах, боже мой, нужны сущие пустяки: маленькая кузница, наковальня, напильники, клещи и щипцы для изготовления пружин да локтей двадцать клеенки для перепончатых крыльев.
– Хорошо, хорошо, – произнес мессер Джоржо. – Ну, прямо гора с плеч: хоть вы и умны, а здесь вам ничего такого не удастся раздобыть.
– А у меня уже все есть, – ответил Бенвенуто.
Кастелян подскочил на стуле, но тотчас же сообразил, что сделать крылья в тюрьме человек не в силах. И все же эта нелепая мысль не давала покоя его больной голове. В каждой птице, пролетающей перед окном, он видел Бенвенуто Челлини – так велико бывает влияние гениального ума на заурядный умишко.
В тот же день господин Джоржо послал за самым искусным мастером в Риме и приказал ему сделать крылья по форме крыльев нетопыря.
Остолбенев от изумления, мастер молча смотрел на кастеляна, не без основания полагая, что тот сошел с ума.
Но господин Джоржо настаивал. А ведь господин Джоржо был богат, и если господин Джоржо делал глупости, то ему по средствам было их оплачивать. Поэтому мастер взялся за порученное дело и через неделю принес пару великолепных крыльев, которые прилаживались к телу при помощи железного корсета, приводились в движение чрезвычайно замысловатыми пружинами и действовали самым надежным образом.
Мессер Джоржо уплатил за аппарат условленную цену, измерил крылья, поднялся к Бенвенуто Челлини и, не говоря ни слова, обыскал темницу: он заглядывал под кровать, осматривал очаг, ощупывал матрас – словом, облазил все углы и закоулки.
Затем он вышел, так и не вымолвив ни слова, убежденный, что Бенвенуто, если только он не колдун, не мог спрятать в камере крылья, похожие на крылья, сделанные мастером.
Было очевидно, что рассудок нерадивого кастеляна все больше приходил в расстройство.
Дома господина Джоржо ждал мастер, который пришел сказать, что к каждому крылу приделано по железному кольцу: они должны удерживать ноги летящего в горизонтальном положении.
Не успел мастер выйти, как господин Джоржо заперся у себя в комнате, надел корсет, развернул крылья, просунул ноги в кольца и, лежа плашмя на полу, попытался взлететь. Но, несмотря на все старания, покинуть землю ему не удалось. После двух-трех попыток он снова послал за мастером.
– Сударь, – сказал ему кастелян, – я испытал ваши крылья: они никуда не годятся.
– А как вы их испытывали?
Мессер Джоржо подробнейшим образом поведал о том, как он троекратно их испытывал.
Мастер с важным видом выслушал его, а затем изрек:
– Тут нет ничего удивительного: когда вы лежите на полу, вокруг вас нет должного количества воздуха. Попробуйте-ка подняться на крышу замка Святого Ангела и оттуда отважно ринуться в воздушное пространство.
– И вы думаете, что я полечу?
– Уверен, – ответил мастер.
– Но, если вы так уверены, – заметил кастелян, – почему бы вам самому не испытать крылья?
– Крылья скроены сообразно весу вашего тела, а не моего, – возразил мастер. – Размах крыльев, предназначенных для меня, должен быть на полтора фута больше.
И мастер, откланявшись, вышел.
– Черт бы тебя подрал! – воскликнул мессер Джоржо.
В тот день все замечали, что мессер Джоржо весьма рассеян. Очевидно, под стать Роланду, [40] он мысленно витал в мире грез.
40
Здесь имеется в виду поэма итальянского поэта Лодовико Ариосто «Неистовый Роланд» (1532), в которой герой французского средневекового народного эпоса храбрый рыцарь Роланд изображен рассеянным, тоскующим и, наконец, впавшим в безумие из-за несчастной любви.
Вечером, отходя ко сну, он созвал всех служителей, всех тюремщиков и всех стражников.
– Если вы узнаете, – сказал он, – что Бенвенуто Челлини собирается улететь, пусть себе летит, только оповестите меня! Даже ночью я без труда поймаю его: ведь я – настоящий нетопырь, а Бенвенуто, что бы он там ни толковал, – поддельный.
Горе-кастелян совсем спятил, но окружающие уповали, что со сном у него все пройдет, и поэтому решили подождать и лишь наутро предупредить папу.
К тому же погода стояла отвратительная, дождливая и было очень темно: в такую ночь никому не хотелось выходить на улицу.
Зато Бенвенуто Челлини – конечно, из чувства противоречия – избрал для побега именно эту ночь.
Поэтому, как только пробило десять часов и сменился дозорный, он преклонил колена и, благоговейно помолившись, принялся за работу.
Прежде всего надо было вытащить четыре оставшихся гвоздя, которые придерживали железные листы. Последний гвоздь поддался, когда пробило полночь.
Бенвенуто услышал шаги дозорных, поднимавшихся на плоскую крышу; он застыл и затаив дыхание приник к двери; дозорные сменились, сошли вниз, шум шагов затих, и все погрузилось в тишину.
Начался ливень, и у Бенвенуто сердце запрыгало от радости, когда он услышал, как в окно барабанит дождь.
Тут он попробовал отодрать железные, ничем уже не сдерживаемые листы; они поддались, и Бенвенуто прислонил их рядком к стене.
Затем он лег плашмя и принялся долбить вниз двери стекой, которую подточил наподобие кинжала и насадил на деревянную рукоятку. Обугленные дубовые доски подались. Не прошло и секунды, как Бенвенуто пробил в двери лазейку, такую широкую, что можно было проползти.
Он вскрыл чрево статуи, вынул самодельную веревку, опоясался ею, вооружился стекой, которую, как мы уже говорили, превратил в кинжал, опустился на колени и снова стал молиться.
Окончив молитву, он просунул в лазейку голову, затем плечи и выбрался в коридор.
Бенвенуто вскочил, но у него так дрожали ноги, что ему пришлось опереться о стену, иначе бы он упал. Сердце у него колотилось, словно готово было выпрыгнуть из груди, лицо пылало, капли пота выступили на лбу. Он судорожно сжимал рукоятку самодельного кинжала, будто кто-то собирался его отнять.