Асканио(изд.1979)
Шрифт:
На сей раз Жака Обри беспрепятственно водворили в королевскую крепость. Надзиратель и привратник долго совещались, не зная, куда его поместить, так как тюрьма была переполнена. В конце концов эти почтенные господа пришли к соглашению. Привратник, жестом приказав Жаку следовать за собой, заставил его сойти вниз по тридцати двум ступенькам, открыл дверь, втолкнул заключенного в совершенно темную камеру и запер за ним дверь.
Глава 14
о том, как трудно честному человеку выйти из тюрьмы
Ослепленный резким переходом от яркого света к полной тьме, Жак Обри несколько мгновений не мог прийти в себя: где он? Неизвестно. Близко от Асканио или нет – трудно сказать. В коридоре, по которому его только что вели, он видел, кроме двери своей камеры, еще две запертые двери. Но как бы то ни было, цель его достигнута – он под одной крышей с Асканио.
Но нельзя же век стоять на одном месте. Поэтому, увидев шагах в пятнадцати в противоположном конце камеры проблеск света, Жак осторожно шагнул в том направлении, но тут же оступился, соскользнул вниз по трем или четырем ступенькам и, вероятно, по инерции ударился бы головой о стену, но споткнулся обо что-то мягкое и шлепнулся на пол. Таким образом ему удалось отделаться только легкими ушибами.
Препятствие, на которое так удачно налетел школяр, издало глухой стон.
– Извините, пожалуйста, – промолвил Жак, поднимаясь и вежливо снимая шапку. – Я, кажется, наступил на кого-то или на что-то. Я никогда не совершил бы такой неучтивости, будь здесь посветлей. Извините меня!
– Вы наступили на то, что в течение шестидесяти лет было человеком, а теперь скоро станет трупом, – ответил голос.
– В таком случае, – сказал Жак, – я еще больше сожалею, что потревожил вас. Как и подобает перед смертью доброму христианину, вы, вероятно, каялись богу в содеянных вами грехах?
– Я уже давно покаялся, господин школяр. Я грешил, как любой человек, но зато страдал, как мученик, и, надеюсь, когда господь взвесит мои дела, чаша страданий перетянет чашу грехов.
– Да будет так! – воскликнул Обри. – Всем сердцем желаю вам этого. А теперь, дорогой товарищ по несчастью, скажите, пожалуйста, если разговор не слишком вас утомляет, каким чудом вы узнали, что я школяр? Я говорю «дорогой», ибо надеюсь, что вы простили мою неучтивость. Впрочем, я о ней не жалею: ведь благодаря ей я познакомился с вами.
– Я догадался об этом по вашему платью, а главное, по чернильнице, которая висит у вас на поясе на том месте, где дворяне носят кинжал.
– По моему платью и чернильнице?.. Но послушайте, дорогой сотоварищ, если не ошибаюсь, вы сказали, что умираете?
– Да, пришел ныне конец моим земным страданиям! И надеюсь, что, уснув сегодня на земле, я завтра пробужусь на небесах.
– Я ничего не имею против этого, – ответил Жак, – но позвольте заметить, что положение, в котором вы находитесь, отнюдь не располагает к шуткам.
– А почему вы думаете, что я шучу? – с тяжким вздохом прошептал умирающий.
– Как – почему? Вы только что сказали, что видите мое платье и чернильницу, а я вот, сколько ни таращу глаза, даже собственных рук не вижу.
– Возможно, – ответил старик. – Но когда вы просидите, как я, пятнадцать лет в тюрьме, вы будете видеть в темноте ничуть не хуже, чем при самом ярком дневном свете.
– Пусть лучше дьявол выцарапает мне глаза, не хочу я проходить такую школу! – воскликнул Жак. – Легко сказать – пятнадцать лет! Неужели вы просидели в тюрьме целых пятнадцать лет?
– Не то пятнадцать, не то шестнадцать… Впрочем, не все ли равно? Я уже давно потерял счет времени.
– Но, видно, вы совершили ужасное преступление, раз понесли такую жестокую кару! – воскликнул Жак.
– Я невиновен, – ответил узник.
– Невиновны! – в ужасе вскричал Жак. – Полно, не шутите, дорогой мой! Ведь я уже говорил вам – время для этого совсем неподходящее.
– А я вам уже ответил, что не шучу.
– Ну, а лгать и совсем не годится. В конце концов, шутка – лишь безобидная игра мысли, она не оскорбляет ни человека, ни бога, тогда как ложь – смертный грех, убивающий душу.
– Я никогда не лгал.
– Значит, вы и в самом деле без всякой вины просидели пятнадцать лет в тюрьме?
– Я сказал – около пятнадцати.
– Вот как! – вскричал Жак. – А знаете ли вы, что я тоже невиновен?
– В таком случае, да защитит вас бог, – произнес умирающий.
– Но разве мне что-нибудь угрожает?
– Да, несчастный! Преступник может еще надеяться выйти отсюда, невиновный же человек – никогда!
– Ваши рассуждения весьма глубокомысленны, друг мой, но, знаете, все это звучит не очень утешительно.
– Я сказал вам сущую правду.
– И все же какая-нибудь пустяковая вина у вас наверняка найдется, если поискать хорошенько. Прошу вас, расскажите мне об этом по секрету!
И Жак Обри, который в самом деле начинал смутно различать в темноте очертания предметов, взял стоявшую у стены скамейку и поставил ее в углу, возле ложа умирающего старца. Затем, усевшись поудобнее на этом импровизированном стуле, он приготовился слушать.
– Но почему же вы молчите, дорогой друг?.. А-а, понимаю: после пятнадцати лет одиночного заключения вы стали подозрительны и не решаетесь мне довериться. Ну что ж! Давайте познакомимся поближе: меня зовут Жак Обри, мне двадцать два года, и, как вы уже определили, я школяр. Я сам захотел попасть в Шатле, на что у меня имеются особые причины. Я нахожусь здесь каких-нибудь десять минут и уже успел познакомиться с вами. Вот и вся моя жизнь в двух словах. Теперь вы знаете Жака Обри не хуже, чем он сам. Расскажите же и вы о себе, дорогой товарищ, я слушаю вас.
– Меня зовут Этьен Ремон, – сказал узник.
– Этьен Ремон? – тихо переспросил Жак Обри. – Я никогда не слышал этого имени.
– Во-первых, вы были еще ребенком, когда, по воле божьей, я исчез с лица земли, – сказал старик, – а во-вторых, я жил так тихо и незаметно, что никто не обратил внимания на мое отсутствие.
– Но кем вы были? Чем занимались?
– Я был доверенным лицом коннетабля Бурбона.
– Ну тогда все понятно: вы вместе с ним предали родину.
– Нет, я отказался предать своего господина, вот и вся моя вина.