Асканио(изд.1979)
Шрифт:
В эту самую минуту Руперте снился страшный сон. Ей чудилось, будто она возвращается поздно вечером от госпожи Перрины и за ней гонится угрюмый монах. Но, к счастью, у Руперты, вопреки тому, что обычно бывает во сне, оказались ноги пятнадцатилетней девочки, и, хотя угрюмый монах не ступал, а, казалось, скользил по земле, он догнал домоправительницу только у ворот замка, которые захлопнулись перед самым его носом. Руперта слышала, как монах жалобно стонет и стучится в ворота, но, разумеется, отнюдь не собиралась ему открывать; она взяла лампу, взбежала по лестнице, перепрыгивая сразу через две ступеньки, влетела к себе в комнату, легла в постель и потушила свет.
И вот, едва свет
Ну можно ли было, видя такой сон, спать по-прежнему? Конечно, нет, и Руперта проснулась; она была вся в холодном поту; волосы на голове стояли дыбом; ее испуганный, блуждающий взгляд невольно устремился на окно, и тут она испустила пронзительный вопль, ибо увидела страшное зрелище: огромная голова Марса светилась, а изо рта, носа, ушей и глаз вырывалось пламя.
Сперва Руперта подумала, что это сон. Желая убедиться в обратном, она до крови ущипнула себя за руку; потом перекрестилась, трижды прочла «Отче наш» и дважды «Богородицу», но страшное видение не исчезло. Собравшись с силами, Руперта взяла метлу и принялась что было сил дубасить ручкой в потолок, надеясь разбудить здоровенного немца, комната которого находилась как раз над нею; но сколько она ни стучала, Герман не подавал признаков жизни.
Тогда Руперта начала стучать в пол, чтобы разбудить Паголо, спальня которого была под ее комнатой. Но, увы, Паголо оказался столь же глух к ее зову, как и Герман; Руперта могла стучать сколько душе угодно: никто не отзывался.
Тогда она подумала о своем третьем соседе, Асканио, и постучала в стену. Но и здесь ее ждала неудача. Видно, все три подмастерья куда-то ушли. У домоправительницы мелькнула мысль: уж не унес ли их угрюмый монах, но от этой мысли ей не полегчало; наоборот, ее охватил еще больший ужас. Убедившись наконец, что никто не придет к ней на помощь, Руперта забралась с головой под одеяло и стала ждать.
Прождав час-полтора, а быть может, и два и не слыша ни малейшего шороха, она приободрилась, приподняла краешек одеяла и одним глазком взглянула в окно: голова Марса уже не извергала пламени, все вновь погрузилось во мрак.
Но как ни успокоительно действовали мрак и тишина, бедной женщине не спалось. Руперта лежала, напрягая слух, и широко открытыми глазами вглядывалась в темноту, пока первые лучи восходящего солнца не возвестили, что пора привидений миновала.
Таков был рассказ Руперты, и, надо сказать к ее чести, он имел еще больший успех, чем вчерашний. Особенно сильное впечатление он произвел на Германа, на госпожу Перрину, на Паголо и Скоццоне. Мужчины клялись, будто ничего не слышали, но так смущенно и такими неуверенными голосами, что Жак Обри громко расхохотался. А госпожа Перрина и Скоццоне слушали молча, затаив дыхание. Они то краснели, то бледнели, и не будь так темно, человеку, наблюдавшему со стороны это отражение душевной борьбы, могло показаться, что обе женщины или скончаются от апоплексического удара, или умрут от малокровия.
– Значит, вы уверены, госпожа Перрина, что видели угрюмого монаха в парке Большого Нельского замка? – спросила Скоццоне, опомнившаяся прежде всех.
– Я видела его так же ясно, как сейчас вижу вас, милочка.
– А вы, госпожа Руперта, видели, что у Марса светилась голова?
– Да эта проклятая голова так и стоит у меня перед глазами! – воскликнула Руперта.
– Так оно и есть, – сказала госпожа Перрина. – Привидение свило себе гнездо в голове языческого бога. Но ведь и призраку надо погулять, как живому человеку. Вот он и спускается оттуда по ночам, ходит, бродит повсюду, а когда устанет, снова забирается в эту самую голову. Идолы и духи всегда заодно. Что там ни говори, все они исчадия ада! И этот ужасный лжебог Марс попросту приютил у себя угрюмого монаха.
– Фи так тумайт, госпожа Перрин? – спросил наивный немец.
– Я уверена в этом, господин Герман, твердо уверена!
– У меня мурашки пегают по фсему телу, шестный слофо! – пролепетал Герман, вздрагивая.
– Значит, и вы тоже верите в привидения? – спросил Жак Обри.
– О та, о та, ферю!
Жак Обри пожал плечами, но про себя все же решил проникнуть в тайну привидений. Тем более что для него это не представляло особого труда: он был в замке своим человеком, приходил и уходил когда вздумается. Вот он и подумал, что на свидание с Жервезой успеет пойти и завтра, а эту ночь проведет в Большом Нельском замке. Вечером он распрощается со всеми и сделает вид, что уходит, а на самом деле останется в парке и, спрятавшись в ветвях тополя, познакомится с привидением.
Так он и сделал: ушел, как всегда без провожатых, из мастерской и громко хлопнул дверью, выходящей на набережную, чтобы все думали, будто его уже нет в замке, а сам быстро подбежал к тополю, росшему возле статуи, подпрыгнув, ухватился за его нижнюю ветку, вскарабкался по ней и мигом очутился на вершине дерева, как раз против головы Марса. Оттуда ему прекрасно были видны дворы и парки обоих замков.
В то время как Жак Обри устраивался поудобней на своем насесте, Лувр сверкал огнями: там должно было состояться великолепное празднество. Карл V решился наконец перебраться из Фонтенбло в Париж, куда оба монарха и прибыли в тот самый вечер, о котором идет речь.
Все было готово для приема императора – пиршество, игры, бал. По Сене скользили украшенные разноцветными фонариками гондолы с музыкантами и плавно останавливались против знаменитого балкона, откуда тридцать лет спустя Карл IX велел расстреливать свой народ; а от берега к берегу сновали увитые гирляндами цветов лодки, доставляя приглашенных из Сен-Жерменского предместья в Лувр.
В числе гостей был, разумеется, и виконт де Мармань.
Как мы уже говорили, виконт, высокий, бесцветный блондин, считал себя любимцем женщин. Вот и сегодня ему почудилось, что на него как-то особенно смотрит молоденькая хорошенькая графиня, муж которой находился в Савойской армии; Мармань много танцевал с ней, и ему показалось, что дама не осталась равнодушной к его многозначительному рукопожатию. И наконец, когда графиня уезжала домой, он вообразил по ее прощальному взгляду, что она, подобно Галатее, спасается бегством лишь для того, чтобы ее настигли. И Мармань последовал за ней. Дама его сердца жила в конце улицы Отфей, поэтому, выйдя из Лувра, он направился по набережной мимо Нельского замка и, свернув на улицу Августинцев, вышел на улицу Святого Андрея. Тут он неожиданно услышал позади себя звук шагов.
Ночь стояла довольно темная: луна, как мы уже говорили, была на исходе, а время – час пополуночи. Кроме того, если читатели помнят, храбрость отнюдь не являлась основной добродетелью Марманя. Итак, звук чьих-то шагов, казавшийся эхом его собственных, тревожил виконта все больше и больше. Он поплотней закутался в плащ, машинально положил руку на эфес шпаги и пошел еще быстрей.
Но это ни к чему не привело: человек сзади тоже ускорил шаг, и, когда Мармань огибал паперть церкви Августинцев, ему показалось, что, если он сейчас не перейдет с быстрого шага на гимнастический, незнакомец непременно его нагонит. Он уже готов был решиться на эту крайнюю меру, как вдруг к звуку преследующих его шагов присоединились звуки человеческого голоса.