Аслан и Людмила
Шрифт:
Мальчик идет впереди, несет образ. Профессор Ратаев в орденах, чистый генерал. Несколько шаферов — все сплошь символисты, только Боря Белоусов — служака точных наук.
— Гряди голубица… — затянули певчие, когда по казалась белая, воздушная невеста с дождевыми каплями на померанцевых цветах и фате. Маленькая девочка, похожая на ангела, несет за невестой длинный шлейф.
Отец Даниил, как про него говорили, человек грубый и резкий, старинный неприятель профессора Ратаева, а также всей его семьи, с доброй улыбкой умиления сейчас смотрел на молодых. Афанасий Иванович Ратаев и Софья Николаевна Борская плакали от избытка родительских чувств. Многие из присутствующих дам подносили к глазам платочки, деревенские бабы утирали слезы краешками косынок. У Бори Белоусова то чесался нос, то какая-то соринка попадала в глаз.
Волей отца Даниила обряд совершался неторопливо, и никто не выражал нетерпения. Наоборот, всем хотелось любоваться прекрасной парой бесконечно, к тому же на улице дождь уже лил, как из ведра.
По бережно сохраненному в деревенской церкви Михаила Архангела обряду венцы не держали над молодыми, а надевали прямо на головы. «Силою и славою венчай я…» Царь и царица в окружении подданных вступали во владение великой страной любви. Венчание уже кончилось, но что-то не отпускало молодых, и они еще долго, раз за разом прикладывались к образам. Подданные не смели их торопить, отец Даниил, обычно строгий и жесткий, только кивал им согласно.
Единственное, что несколько омрачило венчание — неловкость жениха, когда он надевал кольцо невесте. Кольцо скользнуло вниз, все расступились. Смотрели под ногами и не находили. Жених и невеста побледнели, у Людмилы задрожали губы. Но тут мальчик, тот самый который нес образ, заметил колечко, блестевшее в наряде невесты. Оно попало в батистовую складку, а значит, не упало. Все присутствующие облегченно вздохнули.
Алексею Борскому показалось, что все это будто бы уже было где-то. Видел ли он, читал ли об этом, он сейчас не мог припомнить. Кажется, тогда обручальное кольцо скользнуло в широкий рукав. Почему-то Борскому казалось, что это происходило где-то на Кавказе, где он никогда не был, но помнил отчетливо. Потом он выразит это неясное воспоминание, странный сон в одном из своих лирических стихотворений.
Перед церковью молодых встретило поделенное надвое небо — прозрачная лазурь и отступающая серая пелена — и крестьяне Праслово, Таракановки и других окрестных деревень с белыми гусями в руках. Румяная баба, подмигивая молодым, в основном, жениху, поднесла им хлеб-соль. Солнечный луч упал наискось на долину. В чистом воздухе хрустально ударили колокола, мелким звоном им ответили бубенчики тройки лошадей. Молодые поехали в Бобылево. Вслед за ними потянулись гости.
Жена профессора Ратаева Мария Дмитриевна, досадуя на непонятный ей обычай, запрещающий матери невесты присутствовать в церкви, из за которого она накануне свадьбы в который раз поругалась с отцом Даниилом, издалека высмотрела тройку и теперь сбегала вниз по скрипучим ступеням. Послышался извечный крик прислуги, исполняемый обычно неприятным, визгливым голосом — «Едут!», и бубенцы зазвенели уже в конце еловой аллеи.
Мария Дмитриева спешила всем своим непослушным, дородным телом навстречу, но ее обогнала старая няня. Молодые выходили из экипажа, а старушка осыпала их хмелем, страшно волнуясь при этом, словно исполняла главный номер сегодняшней свадебной церемонии. А в ворота въезжали уже многочисленные гости, за ними спешили деревенские бабы и мужики.
В той самой гостиной, которая в глубине старых зеркал хранила отражения Людмилы, любовавшейся своим телом, был установлен огромный стол. Гости рассаживались, бутылки и закуски привлекли к себе часть всеобщего внимания, но ненадолго. Встал слишком взволнованный, среди общего успокоения и деловой застольной суеты, Борис Белоусов. Он поднял бокал с шампанским и, видя, что рука его дрожит со все увеличивающейся амплитудой, поспешил выпалить:
— За здоровье молодых!
Со двора донеслось громкое пение. Это ярко разряженные бабы величали молодых, их родителей и гостей:
Во палаты белокаменные, грановитые,Не дубовые столы пошаталися,Не берчатые скатерки зашумели,Не пшеничные ковриги сокатилися,Не полужены братины соплеталися,Не серебрены подносы забренцали,Не хрустальные стаканы защелкали.Во первых, наша Люда снарядилася,Она во белые белила набелилася,Во алые румянцы нарумянилася,Пред князьями боярами поклонилася…Народная поэзия пробудила поэта от жениховства. Алексей Борский слушал величальную песню и думал о народной магии слова, которая стремится закрепить за величальным лицом богатства и добрые качества сказочных князей да бояр. Опять весь мир со свадебным столом и молодой женой в центре наполнился для него символами и иносказаниями, поэтические образы пришли к нему в качестве свадебных гостей.
«Браки свершаются на небесах», — подумал Борский, вкладывая сейчас в эти истрепанные слова иной, как ему казалось, высший, таинственный смысл. Глаза его опять заволокло туманом, который так не любила его невеста, а теперь молодая жена.
— Кольца, кольца, круг замкнулся… — зашептал Борский.
2003 год. Московское море
Мила шла по берегу босиком. Туфли свои она утопила в первые же минуты после того, как оказалась в воде. Свитер был мокрый. Разорванная юбка цеплялась за колючки и кусты, которые то и дело наползали на самую кромку воды. Дальше идти по берегу было практически невозможно. Нужно было сворачивать в лес и пробираться через него. Или искать какую-нибудь тропинку. Ведь не необитаемый же тут остров. Если идти прямо, не сворачивал, обязательно выйдешь к людям. Вот только в какую сторону идти, не сворачивая, она не знала. Судя по всему, она находилась на противоположном от причала берегу. И с одинаковым успехом можно было идти в разные стороны. Земля, как известно, круглая.
Мила замедлила шаг и в нерешительности стала смотреть вдаль на воду. Никаких признаков жизни видно не было. Вот только высоко в небе пролетел самолет, оставляя за собой белый след. Но ему маши не маши — все равно.
Она никогда не чувствовала себя такой одинокой. Вроде бы люди есть всюду. А уж под Москвой и подавно. Но что-то не густо. Не густо.
Она решила зайти в лес. В принципе там вполне могла найтись дорога. Мила взобралась по невысокому склону, хватаясь за кусты и больно наступая на колючки. Но лес на этом не кончался. Непроходимая куща простиралась далеко в глубину. И босиком тут идти она не решалась. Змеиное какое-то место. Тьфу-тьфу-тьфу, конечно…
Но чем дальше она уходила от того песчаного берега, где оставила его лежать, тем, казалось, сильнее затягивалась на шее петля. Так нельзя. Это неправильно. Надо найти людей, чтобы помогли его вытащить отсюда. Надо только найти людей!
Она решила все-таки пробраться вдоль берега еще хоть чуть-чуть. Если вдруг встретится какой-нибудь пляж или бухточка, в которой можно купаться, то тропинку от нее найти будет несложно.
Но сложно оказалось продвигаться вдоль этого дикого и совершенно исхоженного берега. Песок был только в том месте, в котором они выбрались на берег. А здесь, сколько она шла, дно все время было илистое, противное. Вряд ли здесь можно было купаться. И она шла и шла. Иногда по колено в воде, обходя растущие в воде камыши. Иногда продираясь сквозь кустарник. Но ничего вокруг не менялось.