Аспекты мифа

Элиаде Мирча

«Конец мира» в современном искусстве

Западные цивилизации не могут сравниться в оптимизме с коммунистической эсхатологией и милленаризмом первобытных народов. Сегодня существует становящаяся все более угрожающей опасность катастрофического конца мира из-за термоядерного оружия. В сознании жителей Запада этот конец будет полным и окончательным, за ним не последует нового сотворения мира. У нас нет возможности предпринять здесь систематический анализ многочисленных выражений страха перед атомной катастрофой в современном мире. Но иные связанные с этим феномены западноевропейской культуры кажутся нам достойными исследования. Речь пойдет об истории западного искусства. С начала нашего века пластические искусства, так же, как и литература и музыка, испытали трансформацию столь радикальную, что в данном случае можно говорить о «разрушении художественного языка». Начиная с изобразительного искусства, это «разрушение художественного языка» распространилось на поэзию, на прозу, а в последнее время, в лице Ионеско, и на театр. В отдельных случаях можно говорить о настоящем уничтожении всей вселенной искусств. При изучении некоторых недавно созданных произведений создается впечатление, что всю историю изобразительного искусства авторы хотели свести

к tabula rasa [165] . Это более чем разрушение, это погружение в Хаос, во что-то вроде первозданной massa confusa [166] . Однако созерцая такие произведения, можно догадаться, что автор находится в поисках чего-то, что он еще не сумел выразить. Ему надо было уничтожить руины и обломки, оставленные в наследство предшествующими революциями в пластических искусствах; ему необходимо было подойти к зародышевым формам материи, чтобы иметь возможность начать с нуля историю искусства. Есть ощущение, будто для многих современных художников «разрушение пластического языка» является только первой фазой более сложного процесса и что вслед за этим непременно последует сотворение новой Вселенной.

165

Чистая доска (лат.) — прим. перев.

166

Неопределенная масса (лат.) — прим. перев.

В современном искусстве нигилизм и пессимизм первых революционеров и разрушителей есть мировосприятие уже устаревшее. В наше время ни один большой художник не верит в деградацию и неизбежное исчезновение своего искусства. С этой точки зрения их позиция напоминает позицию «примитивных» народов: они способствовали разрушению мира (то есть разрушению их мира, их художественной вселенной), чтобы тем самым способствовать сотворению нового мира. Это культурное явление чрезвычайно важно, поскольку именно художники представляют собой истинную творческую силу цивилизации или общества. В своем творчестве художник предвосхищает то, что должно прийти через одно или два поколения и в других областях социальной и культурной жизни.

Знаменательно то, что разрушение художественного языка совпало со взлетом в развитии психоанализа. Психология душевных глубин придает большое значение интересу к истокам, интересу, который в высшей степени характерен для человека архаического общества. Было бы чрезвычайно интересно досконально изучить процесс постепенного возобновления интереса к мифу о конце света в современном искусстве. Мы бы увидели, что художники отнюдь не неврастеники, как нам о них иногда говорят, напротив, психически они более здоровы, чем многие современные люди. Они поняли, что истинное обновление может произойти не раньше, как после настоящего конца. Первыми из современников художники приложили все силы для действительного разрушения своего мира, для того, чтобы воссоздать заново вселенную творческого воображения, в которой человек мог бы одновременно жить, созерцать и мечтать.

Глава V. ВРЕМЯ МОЖЕТ БЫТЬ УКРОЩЕНО

Сравнение, которое мы только что провели между «оптимизмом» народов, недавно сбросивших колониальное иго, и оптимизмом европейских художников и мыслителей, может быть расширено и углублено. Конечно, между верованиями традиционных обществ и некоторыми аспектами современной культуры существуют и конфронтации. Но мы намереваемся говорить об этом позднее, чтобы не прерывать последовательности изложения, поскольку провели анализ мифической темы конца света главным образом для выявления отношений между эсхатологией и космогонией. Напомним, что в третьей главе мы подчеркивали чрезвычайную важность ритуально-мифологического сценария ежегодного возрождения мира. Мы видели, что этот сценарий предполагает мотив «совершенства первоначальных времен» и что, начиная с какого-то исторического периода, этот мотив становится «подвижным»; он может обозначать как совершенство в мифическом прошлом, так и то совершенство, которое установится в будущем, после конца света. В продолжительном экскурсе касательно мифов о конце света, анализ которых был дан в последней главе, мы хотели подчеркнуть, что даже в эстахологии главное — не конец мира, а уверенность в новом начале. Это возобновление есть, собственно говоря, повторение абсолютного начала, то есть космогония. Можно сказать, что и здесь мы имеем дело с менталитетом, который характеризует первобытного человека, а именно, с тем исключительным значением, которое придается познанию начал. Действительно, для человека первобытного общества знание о начале всех вещей (животных, растений, космических тел и т. д.) предполагает некоторое господство над ними: известно их место в мире и то, как вызвать их в будущем. То же самое правомерно и в отношении эсхатологических мифов: знание того, что имело место ab origine [167] , знание космогонии дает и знание того, что произойдет в будущем. «Подвижность» понятия происхождения мира выражает надежду человека на то, что мир пребудет вечно, хотя он периодически и разрушается в буквальном смысле этого слова. Идея разрушения мира в сущности не пессимистична. Самим своим продолжением и длительностью мир обречен на упадок и вырождение, вот почему он должен символически возрождаться каждый год. Но так как известна космогония, то есть «тайна» происхождения мира, то можно принять идею апокалиптического разрушения мира.

167

Ab origine (лат.) — от начала, от основания, от истока, от рождения. У М. Элиаде употребляется как эквивалент Мифического времени творения.

Фрейд и познание «сотворения»

Излишне настаивать на «экзистенциальной» значимости познания начала в традиционных обществах. Это поведение характерно не только для архаических обществ. Желание познать начало вещей характерно и для западной культуры. В XVIII и особенно в XIX веках возникают многочисленные исследования о происхождении мира, жизни, видов животных и растений, человека, языка, общества, религии и всех человеческих установлений. Предпринимаются попытки познать истоки и историю всего, что нас окружает: происхождение солнечной системы, брака или детских игр, таких как, например, игра в классики.

В XX веке научные исследования истоков и начал пошли по другому пути. Для психоанализа, например, истинное первоначало есть «человеческое первоначало», ранее детство. Жизнь ребенка протекает в мифическом, райском времени [168] .

Психоанализ разработал технику, способную обнаружить «истоки» нашей личной истории и, что очень важно, выявить то главное, первое событие, которое положило конец блаженству детства и определило будущую направленность нашего существования. «Если использовать понятия архаического менталитета, можно утверждать, что в жизни человека был "рай" (для психоанализа он распространяется на период до рождения или до отнятия от груди) и "утрата рая", "катастрофа" (детские травмы), и каково бы ни было отношение взрослого к этим первоначальным событиям, они имеют определяющее значение для его существования [169] .

168

Именно поэтому бессознательное имеет структуру мифа. Можно идти еще дальше и утверждать не только, что бессознательное «мифологично», но также, что некоторые из его содержащих имеют космическую значимость, иначе говоря, отражают способы, процессы и предназначения жизни и живой материи. Можно даже сказать, что единственный действительный контакт современного человека с космическим, сакральным осуществляется через бессознательное, идет ли речь о его мечтаниях и воображаемой жизни или же о формах творческого сознания, возникающего из бессознательного (поэзия, игры, спектакли и т. д.).

169

Элиаде М. Мифы, сны и таинства, с. 56.

Интересно, что из всех наук о жизни, единственно лишь психоанализ доходит до идеи, что «начала» любого человеческого существа являют собой рай и блаженство, тогда как другие науки о жизни настаивают на несовершенстве и неустойчивости начала. Нас интересуют две идеи Фрейда. Первая — «истоки» и «начала», связанные с «раем» и «блаженством»; вторая — мысль о том, что с помощью воспоминания и «возврата назад» можно вновь пережить некоторые травмирующие события раннего детства. Блаженство «истоков» является, как мы видели выше, довольно распространенной темой в первобытных религиях, это явление засвидетельствовано также в Индии, Иране, Греции и в иудейско-христианской религии. Тот факт, что Фрейд помещает блаженство в начало человеческого существования, не означает, что психоанализ имеет мифологическую структуру, что он заимствует архаические или мифические темы или принимает иудейско-христианский миф о рае и о грехопадении. Единственное сближение, которое можно сделать между психоанализом, и первобытным пониманием блаженства и совершенством начала, связано с тем фактом, что Фрейд обнаружил решающую роль «райского первого времени» раннего детства, блаженства перед «падением» (то есть отнятием от груди), иначе говоря, до того, как для каждого индивидуума время становится «прожитым временем». Что касается второй интересующей нас идеи Фрейда (а именно, идеи «возвращения назад»), с помощью которой есть надежда реактуализировать некоторые решающие события раннего детства, то она также оправдывает сближение и аналогии с архаическим поведением. Мы приводили ряд примеров, подчеркивающих веру в то, что можно реактуализировать (и, следовательно, вновь прожить) первоначальные события, рассказанные в Мифах, Но за несколькими исключениями (включая магические исцеления) эти примеры иллюстрируют коллективное возвращение назад. События, передаваемые мифами, с помощью ритуалов переживаются всем сообществом или какой-либо его значительной частью. Техника психоанализа делает возможным индивидуальное возвращение к первоначальному времени. Этот экзистенциальный возврат назад, известен также и в архаических обществах и играет важную роль в некоторых восточных психофизиологических приемах. В настоящее время мы приступаем к исследованию этой проблемы.

Традиционная техника «возвращения к истокам»

Мы не имеем намерения сравнивать психоанализ с верованиями и техникой «возвращения к истокам» примитивных и восточных народов. Цель сравнения, предложенного здесь, — показать, что «возвращение к истокам», важность которого для понимания человека и особенно для его лечения отмечал Фрейд, было известно уже внеевропейским культурам. После всего того, что мы уже сказали в отношении стремления обновить мир, повторяя космогонию, нетрудно будет понять основу этих ритуалов: возвращение индивидуума к своим истокам, понимается как возможность обновления и возрождения его существования. Но, как мы вскоре увидим, «возвращение к истокам» может осуществляться с разными целями и иметь различные значения.

Прежде всего, существует хорошо известный символизм ритуалов посвящения, предполагающий reg-ressus ad uterum [170] . Так как мы достаточно исследовали этот комплекс в нашей книге «Рождение мистики», ограничимся здесь несколькими краткими ссылками. Начиная с древнейших стадий культуры инициация подростков включает ряд ритуалов, символика которых очевидна; речь идет о перевоплощении неофита в эмбрион, с его последующим рождением заново. Инициация в данном случае равнозначна второму рождению. Благодаря механизму инициации, подросток становится полноправным членом общества, социально ответственным, с пробужденными культурными традициями сознанием. Возвращение к материнскому лону обозначается или через затворничество неофита в шалаше, или через символическое пожирание его чудовищем, или через проникновение на священную территорию, идентифицированную с чревом Матери-Земли [171] .

170

Возвращение в материнское лоно (лат.) — прим. перев.

171

См. например австралийский ритуал племени кунапипи, описанный по P.M. Берндту в «Рождении мистики», Париж, 1959, с. 106.

Нас интересует здесь прежде всего тот факт, что наряду с ритуалами инициации подростков, характеризующими «примитивные» народы, существуют также, в более сложных культурах, ритуалы инициации, включающие regressus ad uterum. Ограничимся примером Индии, где можно различить этот мотив в трех различных типах церемоний инициации. Это прежде всего обряд, называемый упанаяма, который заключается в приобщении мальчика к личности и влиянию наставника. Мотив вынашивания плода и рождения заново здесь выражен очень ясно; наставник символически перевоплощает подростка в эмбрион и вынашивает его три ночи в своем чреве [172] .

172

См. «Рождение мистики», с. 113.