Ассасин
Шрифт:
Мы и собирались. Просто когда одно событие сменяет другое, всегда есть грань, черта, которую переступаешь. Что-то оставляешь позади, к чему-то делаешь шаг навстречу, и грустно. Одно растворяется за спиной, другое выплывает из неизвестного ранее будущего — каким оно сформируется, хорошим, плохим? Ждешь, волнуешься, трепещешь.
А за спиной мы оставляли ранчо. И это лето.
Но бодрились, не отчаивались, пообещали себе и друг другу, что обязательно вернемся.
— Я хочу вам картины нарисовать. Только ты не говори Ниссе, ладно? Хочу сюрпризом.
— Картины? Им она порадуется,
— Будет-будет, — я рассмеялась, — я уже решила.
— Ну и здорово.
— А я новую работу найду, — кивнула Лайза, — действительно — отдохнула, и мозги на место встали.
— Ну, значит, не зря все. — Качнулась седая голова в шляпе. Шляпу Эдвард не снимал даже по вечерам, наверное, только перед сном. Кто бы знал, что он такой — живой, бодрый, подвижный. А ведь еще три месяца назад лежал в палате Корпуса, «умирал», был восковой весь, обездвиженный.
Повернулась его голова, светлые глаза блеснули в свете костра — он уловил мое настроение.
— Тоже часто его вспоминаешь?
Его? Да. Корпус.
— Вспоминаю. Забудешь такое!
— Согласен. Мог бы — стер бы из памяти, да вот только надо оно — все, что там хранится. Чтобы помнить, чтобы не совершать тех же ошибок.
— Послушайте, но вы ведь, наверное, как раз по ошибке туда и попали, — Лайза все-таки не удержалась, завела этот разговор. Я пихнула ее в бок — безрезультатно. — Простите, но я не верю, что вы или Нисса совершили что-то плохое. Не верю, не убеждайте.
А он не обиделся — он смеялся. Неслышно покряхтывал, сидя у костра, совершенно не смущаясь бестактному, на мой взгляд, вопросу.
— А это, Лайза, как посмотреть. Людей судить по одеже — оно последнее дело.
— А я не по одеже. Я интуицией.
— Интуицией. Давайте расскажу вам, как оно было — все равно ведь интересно, наверное? — а вы уж сами решите.
— Да не стоит…
— Давайте! — одновременно со мной выпалила Лайза.
Вот ведь вредная! А как же вежливость? Или я уже переняла ее — излишнюю вежливость — у Антонио?
Эдвард улыбнулся, потер верхнюю губу, взял с газеты кусок хлеба, накрыл его колбасой и устроился поудобнее.
Оказывается, был у Эдварда друг. Друг — не друг, товарищ — не товарищ, но учились одно время вместе, работали, даже занимались кое-какими исследованиями, комнату на двоих снимали — это когда были победнее. А когда после подработок на кварцевых раскопках стали побогаче, решили и первый совместный бизнес организовать — вот тут ушлый друг характер свой и проявил.
— Натаниэлем его звали — аристократически. Натом, если коротко. В общем, фермерским хозяйством мы решили заняться — ну, тяготеет у меня к нему душа. Тяготела. — Эд поправился, подпихнул носком ботинка в костер лежащую поодаль палку, задумался. — Да и Нат был не против, даже за, я бы сказал. Вот только за что именно «за», я тогда не знал. Договорились как: я вложусь по полной — пущу свои сбережения на покупку коров, оборудования, помещения, а он найдет нам дешевую рабочую силу. Говорил, есть на примете. Не знаю, была она у него или же сразу врал, но до бизнеса у нас так и
— А почему?
Кружили комары, противно и тонко жужжали у ушей, мы привычно отмахивались.
— Да потому что деньги на покупку вроде как ушли, вот только оборудования я не увидел. Сначала он говорил — задерживается поставка, затем — что пришло с дефектами, мол, назад надо отправить, потом и вовсе перестал на звонки отвечать. Вот тогда-то я и «допер». Медленный я на этот счет, наивный.
Эд замолчал. Костер тихо уплетал веточки; кружил и улетал к верхушкам крон дым.
— А потом, когда допер, разозлился, конечно. Нашел его — не сразу, но нашел, — морду набил, сказал, чтобы деньги вернул.
— А он?
— Он, может, и вернул бы, я не знаю, но через неделю за мной пришли люди в серебристой форме.
— Из-за одной разбитой физиономии пришли? Да они что, совсем, что ли?
Лайза умела возмущаться — у нее всегда так искренне получалось, драматично — я иногда завидовала, что не всегда умею давать чувствам выход. А Эд усмехнулся.
— Не знаю, из-за его ли морды. Все дело в том, что в ту пору я занимался еще одним делом — запрещенным, я так думаю.
— Это каким?
— Пытался измерить настоящую границу Уровня. Ездил к окраинам, к силовому полю, мерил его сопротивление, пытался понять свойства, ставил флажки, делал пометки.
— А зачем?
Вот так Эд! Оказывается, и наука была ему не чужда — живой и острый ум не только теперь, но и тогда требовал найти область для применения.
— Ведь интересно же было! Как Комиссия его создала, как работает, совсем ли нельзя сквозь него пройти? Мне в какой-то момент начало казаться, что можно, если на высокой скорости. Вот только что там — за границей? Пустое пространство? Другой Уровень? Иная планета? Эти мысли не давали мне покоя. Думаю, что они на самом деле пришли из-за флажков и записок моих.
— Из-за любопытства? Да, такое могло быть.
Я согласно кивнула. Судя по словам Рена, Начальник зорко следил за тем, чтобы граждане жили в пределах городов или разрешенных для заселения местах, но не далее — был у нас когда-то разговор на эту тему.
— А что сказали на суде? Как объяснили?
Свой суд я помнила настолько ясно, как будто все случилось вчера: жесткие равнодушные лица представителей Комиссии, небольшую комнату, пустой стол, страшные слова.
— Сказали, что я что-то нарушил, а что, я так и не понял. Витиевато прозвучало, слова слились в одно, да и страх не помог — я тогда все ждал оглашения приговора, в стрессе находился.
Понимаю его.
— Дождался. А на следующий день уехал в Корпус. Принудительно-добровольно, так сказать.
И снова над полянкой воцарилась тишина. Только Лайза изредка скребла ложкой по дну тарелки — доедала салат.
— Значит, ты так и не знаешь точно — из-за друга такое произошло или из-за флажков?
— Не знаю. — Эд, совсем как когда-то, вновь стал серьезным, угрюмым. — Но флажки я больше не ставил, к границе не ездил. К «другу» тоже — ну его! Мы с Ниссой просто взяли кредит и купили ранчо. Вот расстроимся вширь, разрастемся, лошадей начнем разводить, тогда и отдадим все. Наладится оно потихоньку, уже наладилось.