Ассасин
Шрифт:
Однако человек, находящийся сейчас у подножия трона, внушал скорее презрение, чем страх, в нем не было и частицы того величия, которым окружали себя ассасины.
А может быть, все рассказы о них всего лишь выдумки боязливой толпы и они не так страшны, как это принято считать?
— Шейху известно, что под твоим покровительством находится имам Арслан.
— Это так. И чего же он от меня хочет?
— Он хочет, чтобы ты выпроводил его из дворца.
Древко копья продолжало пригибать шею гонца. Положение было унизительным, но во имя Великого магистра он мог снести еще и не такое.
Даже одно
Удивляло другое — гонец шейха Хасана не мог не знать, что за то, что он говорит, хан мог лишить его головы. Однако ни в голосе, ни в поведении ассасина страха не чувствовалось.
Белокурый викинг с ожиданием посмотрел на повелителя, готовый немедленно наказать посланника за дерзость, но хан почему-то медлил.
А может, тот намеренно спрятал свое лицо в ковер, чтобы хан не рассмотрел его страха? От догадки губы Мелик-шаха победно дрогнули. Ему не терпелось увидеть, как немеют от животного ужаса ассасины.
— Подними его! — распорядился хан.
Свободной рукой викинг потянул посланника за ворот, поднимая его на ноги. Тот уверенно смотрел прямо перед собой. В его крупных карих глазах не было и тени страха. Победить такого будет трудно, похоже, что он готов к любому исходу.
— А если я не выполню… просьбу шейха Хасана? — отыскал хан подходящее слово. — Он меня что… убьет?
На какое-то мгновение посланник задумался, после чего твердо ответил:
— Не сразу. Сначала он даст время тебе одуматься, потом найдет способ предупредить, а уже потом убьет.
Посланник шаха был одет в дорогую одежду. Верхний халат без рукавов, полы которого были богато оторочены жемчугом. Туфли из мягкой кожи расшиты бисером, зелеными звездами на носках туфель сверкали крупные изумруды.
Беседа начинала забавлять хана. Оказывается, на земле еще не перевелись люди, способные ему перечить. Тем интереснее…
— Каким же образом он меня предупредит, если ты первый и последний из ассасинов, которого я принимаю. Но делаю я это из любопытства, уж больно много о вас рассказывают всяких небылиц.
— Великий хан, ты даже не догадываешься об истинном могуществе шейха Хасана. Он может присутствовать всюду. — Тонкие губы юноши дрогнули в насмешке. — Даже в твоих покоях.
Брови хана негодующе взметнулись. Мудрость великих состоит в том, чтобы даже в самых непростых ситуациях держаться достойно. На лбу хана прорезалась кривая морщина, теперь ему осталось решить, что делать с этим смертным: бросить его в зиндан к ядовитым змеям, живым содрать с него кожу или просто утопить. Впрочем, существовал еще один вариант — щедро наградить посланника и отпустить с миром. В последнем случае придворные поэты обязательно сочинят баллады о великой мудрости хана.
Руки хана с силой дернули четки, их нить оборвалась, и рубиновые горошинки просыпались на ковер. Отшвырнув четки, хан приказал:
— Отрубите ему голову, а тело скормите бродячим псам.
Слегка наклонившись, ассасин с чувством поблагодарил:
— Спасибо за милость, великий хан.
Стража, подхватив юношу под руки, поволокла его к выходу. Мелик-шах поднялся. Рубиновые горошинки, скатившись с полы халата, упали в густой ворс, где и затерялись.
Хану не раз приходилось выносить смертные приговоры, и каждый из обреченных воспринимал их по-разному. Одни, валяясь в его ногах, пробовали вымолить снисхождение; другие старались держаться достойно, покрываясь при этом смертельной бледностью, но никогда не оставалось равнодушных перед грядущим небытием. Но этот мальчишка вел себя так, словно отправлялся куда-то в райскую обитель. Природа такого поведения хану была непонятна. Если каждый из ассасинов столь бесстрашен, то можно тогда представить, насколько они опасны.
Весь оставшийся день был безнадежно испорчен. К своему удивлению, Мелик-шах никак не мог позабыть дерзкого мальчишку, столь хладнокровно принявшего смерть. Не могли его успокоить и вернуть хорошее расположение духа даже танцы наложниц, а сладкое вино показалось ему в этот день на редкость горьким.
Проснулся Мелик-шах от неосознанного чувства тревоги, которое, казалось, возникло из ниоткуда. Каждая клетка его тела взывала к спасению. Открыв глаза, хан, как и обычно, увидел простертый над ним темно-зеленый балдахин, слегка подсвеченный факелами. Рядом, свернувшись в комочек, лежала тринадцатилетняя наложница Сария, укрывшись шелковым легким покрывалом. И только повернувшись, хан увидел ритуальный меч ассасинов, воткнутый у изголовья ложа. К нему был прикреплен перетянутый красной ленточкой пергамент.
Ужас застрял где-то в самой глубине горла и не желал вырываться наружу. Дрожащей рукой Мелик-шах потянулся к пергаменту и снял его с рукояти меча. Разломив печать, он развернул пергамент и стал читать: «Хан Мелик-шах, ты обидел меня своим непочтением. Жду твоих послов завтра в моем дворце. Если ты ослушаешься меня, то будешь убит, где бы ты ни находился. Шейх Хасан».
Пергамент выпал из ослабевших рук хана, немедленно скрутившись в трубочку.
— Стража! — закричал хан осевшим голосом.
В покои, обнажив сабли, вбежали евнухи.
— Позвать ко мне визиря Афдала!
Евнухи разбежались. Через полчаса в покои хана вошел главный визирь и, склонив голову, сообщил:
— Его нигде нет, великий хан.
Войдя во дворец старца Горы, послы Мелик-шаха не удержались от возгласов восхищения. Хасан окружил себя куда большим великолепием, чем то, которое они видели во дворце Мелик-шаха. Стены и потолок зала были укрыты парчой, вышитой золотыми нитями. Пол огромного зала укрывал толстый пестрый ковер. Шейх Хасан сидел на троне с резной высокой спинкой, а его халат густо украшали изумруды с александритами. У подножия трона находилось блюдо, на котором стояла голова, лицом повернутая к гостям. Неожиданно голова ожила — глаза заморгали, а пухлые губы принялись строить гримасы.
Послы давно бы уже убежали от страха, но ужас, что сковал им ноги, не позволял сделать даже шага.
— Вы знаете этого человека?
— Это визирь Афдал. Он отвечал за покои хана.
— Вот видите, мне приходится выполнять работу вашего визиря. Именно он должен был охранять хана Мелик-шаха. Однако сделать этого он не сумел. Ответь мне, Афдал, ты провинился перед своим повелителем?
Ресницы визиря задрожали, и он выдавил из себя нелегкое признание:
— Да, шейх Хасан. За мою провинность я достоин смерти.