Ассистент
Шрифт:
— Хватит! — но тут же и успокоился, потирая отбитую ладонь. — Без приколов, Борис, пожалуйста.
Тот усмехнулся.
— Это мертвый бурятский шаман, — открыл он мне глаза на происхождение безголовой чурки и, заметив мое недоумение, добавил: — Я не шучу, Андрей, правда. К нам съемочная группа приезжает из Франции кино снимать.
— Хорошо хоть, не блины печь… Что за кино, документальное?
— Художественное, что-то из истории девятнадцатого, кажется, века. Ты что, не слышал? Все местные газеты, все телеканалы об этом только
Я покачал головой, и Кикин продолжил:
— Главный режиссер и продюсер французы, второй режиссер — итальянец, оператор — немец, актер, играющий славную роль, — англичанин, аппаратуру они арендовали на «Мосфильме», технические работники оттуда же — осветители там всякие, гримеры, пиротехник… — Борис запнулся и хлопнул ладошкой себе по лбу. — Вот, блин, чуть самое главное не забыл! Художник-постановщик у них — наш, местный…
— Экономят, — вставил я.
— Конечно. Художника ты должен знать, Гриша Сергеев.
Я снова кивнул. Еще бы не знать — столько пережито, столько перепито сообща, и работали на одних объектах не раз. То музейные экспозиции, то выставки оформляли… Сейчас, правда, видимся не слишком часто. Мне чуть за тридцать, ему под шестьдесят, я время от времени выпить не дурак, он в завязке лет пять. Нет, выпивает изредка, но, говорят, все больше один, втихушку. Не люблю тихушников…
— Знаю Сергеева, — сказал я. — Как он, интересно, в съемочную группу пролез? У них, наверно, долларами платят… или евро? Европейцы все-таки.
— Долларами, — со знанием дела уточнил Кикин. — Мне продюсер сразу доллары предложил.
— Боря, давай по порядку, не отвлекайся, — сказал я и добавил, блеснув эрудицией: — Ближе к деревянному телу, как говаривал Ги де Мопассан.
— Да какие тут дела? Я ж тебе и говорю: у французов по сценарию есть бурятский шаман. Сначала живой, потом — мертвый. Главный герой его труп должен на дерево затащить…
— Зачем?
— Откуда я знаю зачем? Я сценарий не читал… Так вот, живого актера он не поднимет, кишка тонка, а в кукле деревянной веса, что в вязанке дров. Крупным планом ее снимать не будут, но и для дальних нужно внешнее сходство с актером, который эту роль играет.
— Он что, бурятского всадника без головы играет?
— Это еще почему? — спросил недоуменно Кикин, но тут же до него и дошло, хохотнул. — Ты так шутишь… Словом, мне заказали чучело и выдали аванс. Я пошел в магазин и купил манекен для художников. Как же он по науке зовется? — Кикин пощелкал пальцами. — Нет, не вспомнить… Неважно. Его в одежду рядят, любые позы из него строят и рисуют. Это, значит, чтобы на натурщиков деньги не тратить. Вроде как для начинающих. У нас в училище тоже такой был. Студенты его Буратиной прозвали.
— Так ты его, значит, по малолетству и рисовал без головы?
— Почему без головы? Голова была — плоская такая чурка. Гладкая, без лица. На нее обычно шляпу надевали или берет… Снял я голову. Вон, валяется.
Я взглянул в направлении
— Зачем ему такая? — продолжал Кикин. — У него скоро человеческая будет, бурятская. Фотографию актера мне завтра Гриша Сергеев принесет, я ее и вылеплю, голову эту шаманскую.
— Ясно.
Все встало на свои места, кроме головы, конечно. Никаких тебе метафизик, вообще ничего необычного. Просто киношный реквизит недоделанный.
ГЛАВА 3
Чурка с глазами
— Хочешь анекдот? — предложил Кикин.
— Валяй.
— Тогда пошли. — Он встал и пояснил: — Анекдот визуальный.
Хорошо при Иосифе Виссарионыче строили, с размахом. Пройдя широким коридором, мы вошли в темную гостиную. Завидую я тем, кто живет в квартирах сталинской постройки…
Боря прошел впотьмах в угол комнаты и включил торшер, произведенный еще во времена развитого социализма, кособокий, с шапкой когда-то розового искусственного шелка. Антикварная штучка. Под потолком я увидел пыльную трехрожковую люстру. Чего он, блин, жмется? Аванс, говорит, получил, не мог, что ли, лампочек купить? А Кикин будто меня услышал:
— Чудеса какие-то, купил позавчера десяток лампочек…
Мы вошли в дальнюю комнату, в которой и мебели-то почти не было, один верстак да шкаф облезлый — хозяин использовал ее как мастерскую. Это я по памяти, видеть-то не мог — темно там было.
Щелкнув выключателем, Борис выматерился, потому что лампочка, ярко вспыхнув, взорвалась вдруг, осыпав нас осколками тонкого стекла.
— Опять! — продолжил он уже по-человечески, без мата. — Ни одной лампочки не осталось, все взрываются, как эта. Будто я гранат купил десяток… Ну и откуда теперь выкручивать? — задал он риторический вопрос и сам же на него ответил: Неоткуда… Ладно, отойди-ка с прохода.
Я шагнул в сторону, а Борис наклонился и, кряхтя, потащил что-то волоком в гостиную на тусклый розоватый свет торшера. Это «что-то» оказалось бревном, но не обычным, а с раскосыми глазами. Правда, правда, кроме шуток. Бревно тупо уставилось в потолок. Ничего другого у него не было — ни носа, ни подбородка… нет, вру, лоб все-таки присутствовал, причем довольно высокий. Бревно, судя по лбу, было неглупым.
Я мысленно дорисовал черты, и получилось нечто напоминающее каменных истуканов острова Пасхи. Откуда, интересно, у нас в Сибири тихоокеанские мотивы?
— Что за хрень? — спросил я.
— Анекдот, — пояснил Кикин.
Смеяться мне почему-то не хотелось. Не понравился мне этот анекдот, тупой какой-то, как взгляд бревна, направленный в потолок. И все это в розоватом, будто потустороннем каком-то свете антикварного торшера. Смотреть противно. И не то чтобы страшно мне сделалось, а неуютно как-то, словно забрался я с ногами в чужую тарелку… или в чужие сани?