Ассистент
Шрифт:
— Не смешно, — сказал я. — Смысл в чем?
— Дык, щас, поясню. — Кикин засмеялся, видно, за нас обоих. — Смысл в том, что этот урод… ну, само собой, я его дострогаю… по французскому сюжету должен стоять где-то на Ольхоне. Вроде как бурятское народное творчество начала девятнадцатого века! Идол Бурхана!
Бориса прямо пополам переломило приступом хохота.
— Что смешного?
— Да откуда на Ольхоне тотемные столбы? Это ж тебе не Северная Америка! — Смеяться он вдруг перестал. А вообще, не знаю. Может, и были. Французы считают, мне Гриша Сергеев говорил,
— Боря, кто такой эжин? — спросил я.
— На бурятском языке это хозяин, властелин, бог… да я не знаю точно… Так вот, этот самый Орел был как человек, жил в каменном дворце, имел железные зубы, пальцы и грудь. Звали его… надо же, помню еще! — обрадовался хорошей памяти Кикин. — Звали его Шубуун-нойои!
— А гузка у Орла какая была? — поинтересовался я.
— При чем здесь гузка?
— Ну, ты сказал: грудь железная. А зад какой?
Борька даже чуть обиделся, не оценил мой толстый юмор.
— Дурак, — обозвал. — Ты с этим не шути, проживешь дольше.
Но тема, видимо, его завела, не свернул он с темы.
— Еще бабка про Мировое Древо что-то рассказывала. Оно — обычно, кстати, береза или ель — кроной уходило в Верхний, корнями прорастало в Подземный, а росло в Срединном, нашем мире. Символом Мирового Древа были шаманский посох и коновязь. Коновязи до сих пор, кстати, у каждой бурятской или монгольской юрты врытые стоят, а на них — три зарубки. Знаешь, почему три?
Откуда я мог знать? Во мне бурятской крови нет, не то что в Кикине. У того полубурятское происхождение намертво в лицо впечатано. Он, верно, истукана, глядя в зеркало, и ваял.
— Ну и почему три?
— Нижняя — для хозяев, повыше — для гостей, а самая верхняя — для богов и духов. И не дай бог кому-то по глупости коня на верхнюю привязать… убьют на хрен! Буряты, они добродушные вроде, мирные, пока не напьются, но если ты оскорбил их, пусть и невольно, все, конец тебе. Ну а бойцы они… сам знаешь какие.
Знаю. Пьяного бурята в драке может остановить только смерть или глубокий нокаут. Русскому врезал в сопелку, соплю с кровью вышиб, он и успокоился. А с бурятом — бесполезно. Пока сознания не потерял, будет вставать и снова лезть в драку… Может, потому Чингисхан и захватил полмира? Родом, говорят, он был с Ольхона, там же и похоронен. Есть, конечно, и другие версии его рождения и похорон, но мне кажется, он был настоящий бурят. Хотя буряты-то как раз воевать с ним не пошли, остались на берегах Байкала при жирном омуле да хмельном тарасуне… Этот вопрос меня, как ни странно, волновал.
— Боря, бурятские племена, я слышал, монгольским родственны, так?
— Хочешь легенду? — ответил он вопросом на вопрос.
Я кивнул.
— Ладно, только чудному языку не удивляйся. Легенды мне бабка рассказывала, а она гуранка — полурусская, полубурятка, оба языка ей родные. По-нашему говорила — чисто восемнадцатый век, а может, и раньше. Она давно уже умерла, а я ее сказки до сих пор не забыл. Но заметил, как начну пересказывать своими словами…
— На блатном жаргоне, — вставил я с усмешкой.
— Во-во, — согласился Борис. — Как начну по-современному, так и запинаюсь сразу. Веришь, забываю, что к чему… А если ее словами — все помню.
— Шпарь, Борис, я слушаю.
— Еще одно, Андрей. «Братскими» в старину русские звали бурят.
Я кивнул. Я слышал об этом. Отсюда название города Братск — и даже, не поверите, Братской ГЭС. Вы можете себе представить город Бурятск и поэму гения Евтушенко «Бурятская ГЭС»?
Борис встал из-за стола и открыл вещание. Удивительно, но архаические слова и обороты звучали у него совершенно естественно. Может, только так и следует рассказывать народные предания?
— Братские говорят: было два брата — Мунгал и Бурят, и решили родом своим они разделиться. Мунгал остался около Калганской степи, а Бурят откочевал на север, к Байкалу. Да оне ж, братские, баснословят, что по разделе Мунгала з Бурятом взяли о том и грамоты. Мунгал свою сохранил, а Бурят, напившись пьяной, лег спать на траву, и будто у Бурята грамота из-за пазухи выпала. И пришел баран, ту грамоту съел. И так у Бурята грамоты более не осталось: почему де токмо единственно братские остались и те ныне все грамоте незнающие. И потому ныне братские для ворожения жгут на огне бараньи лопатки…
Борис еще что-то говорил, но я не слушал, представлял его покойную бабку, пожилую женщину, гуранку. Представлял то в русской избе, то в бурятской войлочной юрте, и везде вписывалась она без проблем, везде была своя. Интересно, кабы пожелала она, полурусская, стать шаманкой, позволили бы ей?..
Я не заметил, как мы снова оказались за кухонным столом, в компании заскучавшего Буратины.
— Выпьем, — предложил Кикин, а у меня эта древесная дрянь поперек горла стояла, да еще и стаканы грязные, залапанные… противно. Помянул брата, и хватит.
— Ты, Боря, пей, я не хочу больше.
Хозяин не то чтобы откровенно порадовался, но уж не огорчился точно. Закрутил оставшуюся в бутылке треть и набулькал себе одному.
— А ты сам-то, Андрюха, подработать не желаешь? — спросил Кикин, подняв стакан. — Французы неплохо платят.
— Что за работа?
Я оживился. Работа бы мне не помешала. К брату бы на могилу слетал, с вдовой его познакомился… За валюту. Лучше бы, конечно, в евро, ну да черт с ними, нищими европейцами, пусть хоть в долларах платят.
Кикин выпил и, отдышавшись, уточнил:
— Снимать будут сначала несколько дней здесь, в Иркутске, а потом неделю-полторы на острове Ольхон на Байкале. Там не знаю что, я на Иркутск подрядился, и мне помощник не помешал бы. Надо улицу подготовить, помещение в Музее декабристов и конюшню там же.
— Как это — подготовить?
Кикин вылил в стакан остатки водки, доза получилась убойной, а он и до того говорил, растягивая слова. Знал я его давно и понимал, что товарищ мой на грани отключки.