Ассистент
Шрифт:
Гримерша отошла на безопасное расстояние.
Стог сена переместился из левого в правый угол не без моей помощи.
Цвет утоптанной половой земли перестал резать глаза оператору, цвет сена ему нравился.
Осветители, не сговариваясь, будто по команде отступили в тень.
Мы с Григорием тоже, но режиссер увидел гвоздь в стене и закричал, словно резаный.
Я выдернул гвоздь гвоздодером.
Оператор показал большой палец жестом доброго древнеримского телезрителя.
Режиссер закричал: «Ахтунг!»
Оператор прильнул к глазку
На площадке никого не осталось. Плотная толпа сгрудилась за спинами режиссера и оператора…
Ведя лошадь под уздцы, англичанин неспешно прошел в конюшню. Тени не отбрасывал. Послушная лошадь — тоже. Актер ее погладил, она, благодарно проржав, опустила голову и стала поедать сено… Все. Снято.
Все были довольны, но сделали зачем-то еще пять дублей. После второго мы с Григорием Сергеевым отошли от конюшни перекурить.
— Что со мной вчера случилось у Кикина? — спросил я шефа.
— С тобой эпилептические припадки раньше случались? — ответил он вопросом на вопрос.
Я пожал плечами:
— Вроде нет.
— У меня брат эпилепсией с детства страдает. Я видел несколько раз его припадки. С тобой вчера похоже было… Язык не прикусил?
Я подвигал им довольно интенсивно во рту, потом показал товарищу, боли не ощутил.
— Вроде нет.
— Вот и ладно. Как чувствуешь себя?
— С похмелья. Я до магазина сгоняю? За пивом?
— Не переусердствуй. — Григорий взглянул на часы. Полчаса тебе на пиво, потом на второй этаж идем. После обеда гостиницу снимать будут, подготовиться надо.
— Подготовили же все еще позавчера.
— Мало ли?.. Может, режиссеру или оператору снова что-нибудь в голову взбредет? Тем более кровать до сих пор не привезли. Собрать ее надо. Так что не переусердствуй с пивом-то.
— Постараюсь.
Покуривая, я пошел, вспоминая, где здесь ближайший магазин, торгующий спиртными напитками. На остановке трамвая, кажется, в трех минутах ходьбы. Остановка так и называется «Музей декабристов».
ГЛАВА 36
Русская диаспора российской столицы
Выйдя за ворота, я услышал окрик:
— Земляк!
Осмотрелся. Земляков не увидел. Увидел у «мосфильмовской» машины трех москвичей. Прошел разделяющий нас десяток шагов. Улыбнулся:
— Привет, ребята.
— Похмелиться не желаешь, земеля? — спросил один из троицы, с симпатичной мордашкой — курносый, конопатый, рыжеволосый и коротко остриженный. На русского похож. Впрочем, с тех пор как я на днях перепутал все нации на углу Грязнова и Дзержинского, ничего утверждать не берусь.
— Я, как тебя увидел, сразу понял — наш человек, с похмела! — добавил с улыбкой второй, тоже симпатяга — бритый, кривозубый, глаза навыкате.
— Хватит болтать, балаболки! Видите, мужика трясет всего, слова вымолвить не может! — вступил третий, в натуре писаный красавец — два резца отсутствовали, под заплывшим правым глазом фиолетовый фингал. Был он постарше остальных — под сорок или чуть за. Лысый, но не бритый, волосы выпали по собственной инициативе, лишь две полуокружности сероватого пуха празднично обрамляли макушку.
Мужик гостеприимно распахнул дверцу автобудки.
— Заходи, земеля, погрейся!
Я увидел внутри импровизированный стол, причем накрытый. На картонной коробке — газета «Правда», на ней — наломанный хлеб, толстонарезанное сало, вскрытая банка кильки в томате, очищенная луковица и посредине порожний пока, граненый, хрущевский, двухсотпятидесятиграммовый стакан. Украшение стола в отсутствии бутылки. Впрочем, интуиция и жизненный опыт мне подсказывали: была, была она, родимая! Где-то прячется, ждет только команды и вынырнет из небытия, из кармана внутреннего или тайника какого — не важно. Повадки винно-водочные я с юности изучаю и давным-давно познал, где она водится, как размножается, на кого охотится, от кого хоронится… Это у русского человека мужеского пола на генном уровне в анналы занесено, в кровь вошло, и не вышибить, не вылечить…
У москвичей, вероятно, тоже. Хотя не очень эти трое в темно-синих комбинезонах на москвичей походили. Совсем не походили. По внешнему виду, так наши, русские…
Я не заставил себя уговаривать, полез в будку первым. За мной — остальные. Дверь заперли на задвижку, электрический фонарь зажгли. Ишь, как у них все предусмотрено…
— Ваня, осветитель и водитель этой колымаги по совместительству, — представился первый, рыжий и конопатый, доставая откуда-то из-под мышки пол-литра водки.
— Петя, пиротехник, пока без работы, — виновато улыбнулся второй, — не стреляли…
Он, с выпуклыми глазами аквариумного вуалехвоста, перехватил из рук рыжего пузырь и распечатал — одним профессиональным движением сорвал с горлышка бутылки кокетливую жестяную шапочку. Я понял, что нахожусь среди мастеров своего дела.
— Вася, реквизитор, весь в работе. — Третий, естественно-лысый, не глядя на стакан, налил в него, рассчитав, вероятно, дозу по булькам. Похоже, он был у них за главного, раз на разливе, как Ленин в октябре…
— Андрей, ассистент художника-постановщика, — представился и я, с усилием подавив порыв назвать себя Андрюшей.
— Московского разлива, — сказал первый, протягивая мне стакан.
— Хлеб местный, — сказал второй, предлагая ломаную краюху.
— А на Ольхоне водку продают? — поинтересовался третий.
— Водку продают везде! — изрек я народную мудрость и выпил.
Потом — они, как это на Руси принято, из одного стакана.
Пацаны оказались лимитчиками, родом из сел и деревень Рязанской, Тульской и Калужской губерний. С космополитичной Москвой их связывала лишь прописка по теперешнему месту жительства да темно-синие комбинезоны «Мосфильма». Не вымерла покуда русская диаспора в иноземной столице. Но их дети будут уже москвичами… Хотя я слышал, что настоящим, коренным москвичом негласно считается лишь житель столицы в третьем поколении, остальные — лимита…