Астрид и Вероника
Шрифт:
Дом напротив упорно хранил молчание, и окна его были все так же темны. Поначалу Вероника даже не могла понять, живет в нем кто или нет. А потом как-то перекинулась словом-другим с кассиршей в местной лавке: назвалась — и завязался разговор.
— Меня зовут Вероника Бергман. Я снимаю дом Мальмов, на холме.
— А, так вы новая соседка Астрид, выходит, — отозвалась кассирша. Улыбнулась и закатила глаза. — Ну, Астрид Маттсон, ведьма здешняя. Не сказать, чтобы общительная соседка. — Она передала Веронике сдачу и добавила: — Да вы сами узнаете.
Но соседку Вероника увидела лишь через две недели.
Сгорбленная старушечья фигура в темном тяжелом пальто и резиновых сапогах приметно и чуть ли не вызывающе выделялась на фоне снежной белизны. Соседка неуверенно ковыляла по обледенелой дороге под горку, в деревню. До этого дня она пряталась в надежной
Вернувшись с ежедневной прогулки, Вероника садилась за компьютер, но взгляд ее то и дело перебегал с монитора за окно. А ведь еще не так давно ей казалось, что книга уже готова — цельная, завершенная, она жила в сознании Вероники, и оставалось лишь набрать текст, и мнилось, будто это получится легко и быстро. Ей казалось, всего и надо, что уехать куда-нибудь в глубинку, где тихо и спокойно, и там она обретет и тишину, и покой.
Но монитор оставался пустым.
Погода стояла серенькая. Время как будто замерло — снег не выпадал, но и солнце в небе не показывалось. Мир полнился тишиной, которую нарушало лишь карканье невидимых ворон.
Как-то утром, проходя мимо соседнего дома, Вероника заметила, что кухонное окно приоткрыто — совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы можно было выглянуть наружу, но сторонний наблюдатель не смог бы рассмотреть внутренность дома. И все же Вероника помахала рукой. Вдруг старуха все-таки там, внутри, в темной кухне? Или нет?
Она размышляла о книге, о бесконечных переделках текста, о перестановке фрагментов, круговороте идей. Ей думалось — книга начата в иной жизни и в ином мире, и писать ее начинал какой-то иной человек. Нынешней, новой Веронике те, прежние слова стали чужими. Здесь, в тишине, ничто не отвлекало от работы, лишь мысли и чувства, которые она привезла с собой. Здесь все казалось открытым и доступным. Пора было искать новые слова.
Наконец наступил день, когда в воздухе повеяло весной. Вероника стояла на крыльце и смотрела в бескрайнее синее полотно неба, прочерченное изящной цепочкой черных иероглифов — птичьим косяком. Рассвет был хмурым, и Вероника подумывала сократить ежеутреннюю прогулку. Но теперь, когда выглянуло солнце и теплые лучи ласкали ей лицо, она решила пройтись до реки. Спустилась с холма, перешла дорогу и зашагала через лес. В тени у подножия елей все еще белели горки ноздреватого снега, но лед на реке уже вскрылся и на темной водной глади колыхались льдины. Однако до весеннего половодья было далеко: снег в горах еще не начал таять. Вероника прогулялась, поворачивая к солнцу лицо, а вернувшись домой, немного посидела на крыльце просто так. От камней исходило тепло. Вытащив из кармана блокнот и ручку, она погрузилась в записи, а когда подняла голову, то с удивлением обнаружила, что день уже клонится к закату и косые лучи заходящего солнца тянутся сквозь верхушки деревьев на той стороне дороги. Вероника закрыла блокнот, подставила лицо последним лучам и глубоко вздохнула.
И только тогда поняла, как давно ей не удавалось сделать глубокий вздох.
Глава 2
Малейшая зыбь на воде… [2]
Астрид нагишом выглянула в окно. Было поздно и очень темно — если бы не белизна снега, в такой темноте ничего и не увидать. Она различила желтые глазища окон в соседнем доме через поле, словно пробудившемся после долгого глубокого сна.
Ее дом, как и всегда, заполняла тьма. Тьма и тепло. Астрид все время старалась, чтобы было как следует натоплено. Темнота не мешала ей — Астрид так сжилась со своим обиталищем, что знала его как свои пять пальцев и прекрасно ориентировалась в нем и без света. Кроме того, темный, неосвещенный дом иногда приманивал к себе животных — лосей, сов, даже рысей. Они были такие же, как сама Астрид, — необщительные, замкнутые наблюдатели, ценившие свою территорию, и лишь изредка навещали чужую.
2
Эмиль Зиллиакус. Я был водой и отраженьем. Сборник «Скитания» (1938).
Она нечасто смотрела за окно: вид за ним утратил всякий смысл.
И все же теперь Астрид стояла у окна, укутанная в кокон темноты и тепла, источаемого ее домом, и пристально следила, что творится там, через поле, у соседнего дома. Она скрестила руки, подхватила ладонями груди — тяжелые и теплые на ощупь. Астрид подалась вперед, едва ли не коснувшись лбом стекла. В неподвижной ночной тьме протянулась ослепительная полоса — свет фар, и в нем от машины к дальнему дому сновал женский силуэт. Дверь дома была нараспашку, и в ней зиял четкий желтый прямоугольник света. Астрид пробежала кончиком языка по зубам, по острым краешкам, по мягким деснам, сглотнула слюну — все это не сводя глаз с освещенного дальнего дома.
Фары давно уже погасли и чужая дверь захлопнулась, дом напротив погрузился в темноту, но Астрид все еще стояла у окна, обхватив себя руками и ощущая ладонями сухую, пергаментную кожу предплечий. Она глядела в снежную тьму, которая отделяла ее дом от соседнего.
Астрид знала, что в соседнем доме вот-вот должен был кто-то поселиться, однако не ожидала, что появление нового обитателя так ее взволнует. Но вот поди ж ты, она топчется у окна и наблюдает.
На следующее утро она проснулась, как обычно, затемно, — в комнатке за кухней, где всегда ночевала. Астрид давно уже перебралась на первый этаж и устроила себе спальню в бывшей маленькой столовой. Менять она особенно ничего не стала, просто отодвинула стол к окну, а четыре стула — к стене, чтобы освободить место для узкой кровати. Шкафа здесь не было, так что одежду Астрид хранила в прихожей.
Жалюзи на окнах не имелось, только выцветшие ситцевые занавески, которые сейчас были раздвинуты. Астрид любила просыпаться в темноте. Она поеживалась, думая о том, что наступит весна, а за ней и лето с бесконечным светом белых ночей.
Астрид лежала в постели неподвижно и смотрела, как медленно светлеет потолок. Она настороженно прислушивалась к знакомым звукам, доносившимся из темноты. Вот оседает снег, по мере того как холодает. Вот посвистывает, усиливаясь, ветер и мелко шуршат звериные лапки по ледяной корке наста, ведь снег подтаял и снова замерз. Ночь отступала; забрезжил день. Астрид услышала первый утренний звук — закаркала ворона. Карканье становилось все громче, словно вторглось в окно вместе с утренним светом. Астрид не шевельнулась, но шире раскрыла глаза и прислушалась. Свет и звуки протянули свои щупальца в комнату, потрагивали потолок, обшаривали стены и пол. Достигли постели Астрид и там замерли. Астрид следила, как разгорается свет на потолке. Первый луч солнца пробился сквозь серую заоконную мглу. Деваться некуда — ночь ушла, наступило неумолимое утро. Придется сдаться, встать и прожить еще один день.
Едва Астрид спустила ноги на пол, как до нее донесся новый звук. В соседнем доме распахнулось окно, потом дверь. Дробно простучали шаги по ледяному насту, щелкнула и захлопнулась дверца машины. Звуки жизни.
Ежедневный уклад у Астрид сложился давным-давно, и нарушений она не признавала. Она делала все не так, как полагается, а как удобно. Так ей было спокойнее. Каждый день складывался в узор, не зависевший от времени года. Жизнь Астрид сводилась к тому, чтобы поддерживать свое существование, а нужно ей было совсем немного. Планов на будущее она не строила. Заброшенный сад зарос и одичал, дом обветшал. Астрид знала, что краска со стен облезала, а печная труба треснула. Что ж, дом умирает, а в нем умирает тело.
В деревню Астрид наведывалась только при крайней необходимости, особенно сейчас, зимой. Местная дорога была малоезжей, поэтому и снег на ней расчищали редко, а когда он подтаивал, начиналась опасная гололедица. Астрид не боялась смерти, но хотела бы умереть так, как ей самой заблагорассудится. А сломаешь бедро — и твоя участь будет зависеть от других. От тех, кого она боялась: они ведь только и ждали, пока Астрид одряхлеет и будет нуждаться в помощи.
Прошлое Астрид постаралась забыть и держала на расстоянии. Будущего не было, а настоящее — застывшая пустота, где обитало ее тело, но оглохшая душа, лишенная переживаний, ничего не чувствовала. Время тянулось в ожидании, а воспоминания Астрид гнала прочь. Эта борьба с собой требовала ежедневных усилий и напрочь изматывала ее. А иногда отогнать воспоминания не получалось, и они возвращались с новой силой, и нахлынувшие чувства потрясали Астрид своей свежестью — словно и не прошли десятки лет. Астрид привыкла осторожничать, опасаться любых мыслей и впечатлений, поскольку вспышки воспоминаний могло вызвать что угодно. Опасаясь этих стремительных и бурных волн, она давно залегла на илистое дно и ждала, пока не утонет окончательно. Но вот теперь по неподвижной глади ее жизни пробежала рябь.