Атаман Платов
Шрифт:
— Да как же можно такое!
— Это у нас нельзя, а у союзников можно. Мы не стали ждать. Ежели пушки заряжены, а шнуры натянуты, остается одно — стрелять! Вот мы, не ожидая их, и начали.
Знавший о плане сражения Шварценберг два дня назад послал к Блюхеру офицера. Путь предстоял неблизкий, и нужно было торопиться. Однако на переправе у реки майора задержали. Комендант накричал и сказал, что пропустит лишь после того, как пройдет дивизия.
— Ну черт с тобой! — выругался австрийский майор и направился в придорожную гостиницу.
Он не спал
Прочитав распоряжение Шварценберга, начальник штаба Гнейзенау бросился к карте, измерил расстояние до столицы:
— Скачите назад, майор, и передайте, что у армии нет крыльев. Она прибудет с опозданием на семь часов!
По непонятным причинам запаздывали войска и Шварценберга.
Против корпуса Раевского и гвардейцев Ермолова оборонялись войска французского маршала Мармона. Они заняли подготовленный рубеж, сосредоточили артиллерию и, отбив первую атаку русских, нанесли им немалые потери. Туда на усиление наступающих бросился с гвардией генерал Ермолов.
Ударила дивизия Паскевича, подоспела дивизия Чеглакова. Но засевшие на высоте французы дрались с упорством. Накануне им прочитали письмо Наполеона, который обещал поспешить на помощь столичному гарнизону, требовал держаться любой ценой.
Генерал Раевский, сосредоточив огонь артиллерии по высоте, предпринял обходный маневр. После второй атаки высота пала. Противник начал отход. В преследование бросилась бригада генерала Княжина. На плечах отступающих гренадеры ворвались в деревню Маниль-Монтан.
Бой шел уже в предместье столицы, когда, наконец, прибыл австрийский корпус генерала Гиулая.
— Они знали, когда прийти, чтобы войти в Париж первыми, — съязвил Толь.
— Раевский с Ермоловым и без союзников завершат начатое, — сказал Барклай и распорядился держать австрийцев в резерве.
А в полдень к северной окраине города подошли и передовые соединения Силезской армии. Это были русские корпуса генералов Радзевича и Капцевича. Они с ходу атаковали позиции на Монмартрской высоте, где оборонялся корпус маршала Мортье и дивизия Мишеля. Обойдя неприятельский фланг, 13-й и 14-й егерские полки графа Воронцова бросились в штыковую атаку. Не выдержав удара, неприятель отступил, оставив в деревне Вилет всю находившуюся артиллерию.
В образовавшиеся бреши устремились конные лавы. В числе передовых были казаки генерала Иловайского. Обойдя с фланга отступающих, они крушили в панике бегущих солдат и офицеров маршала Мортье.
— Мортье… Мортье… — силился вспомнить Матвей Иванович, когда услышал это имя. — Уж не тот ли это, что был в Москве?..
— Да-да, тот самый, — подсказал генерал Толь.
В октябре 1812 года Молодая гвардия, которой командовал Мортье, уходила из Москвы последней. По приказу Наполеона она должна была взорвать Кремль. Приказ гвардия не смогла выполнить, ей удалось лишь разрушить часть стены. Ворвавшиеся казаки Иловайского, а вслед за ними другие кавалерийские части помешали сотворить
И вот теперь, спустя полтора года, тот же самый полк Иловайского бил войска Мортье в Париже.
В пять часов вечера к командному пункту, где находился со своей свитой Александр, прискакал французский офицер. В руках сопровождавшего его трубача — белое полотнище.
— Вот и парламентер. Сражение выиграно, — сказал Толь Платову.
Твердо ступая, офицер-парламентер приблизился к Барклаю, отдал честь:
— Генерал, я выполняю поручение маршала Мармона. Он просит прекратить сражение, готов принять условия перемирия.
Поутру 19 марта союзные войска вступили в Париж. Шествие открыл лейб-гвардии казачий полк генерала Орлова-Денисова. За ночь донцы вычистили коней, амуницию, и гвардейцы имели грозный и вместе с тем привлекательный вид.
После донцов проследовала колонна генералитета, в которой находился и Платов. Он ехал рядом с Раевским. За генеральской колонной повзводно шла пехота и кавалерия, замыкали шествие артиллерийские батареи. Миновав предместье Сен-Мартень, войска вступили на внутренний бульвар столицы и по нему вышли к Королевской улице, на площадь Людовика, а затем на Елисейские поля.
Казачий полк Гордеева расположился на окраине столицы, в домах горожан.
На второй день казак Прохор Кутнев отпросился у хорунжего в город, купить дратву: в сотне он числился чеботарем.
— Иди, да не задерживайся, — предупредил хорунжий.
В городе творилось невообразимое. Народ заполнил улицы, скверы, площади. На стенах домов расклеены прокламации: «Жители Парижа! Правители наши были бы изменниками противу вас и Отечества, если бы по низшим уважениям личности заставили долее молчать глас совести, — читал вслух грамотный. — Она же громко вопиет, что всех злосчастий, вас удручающих, виной один человек…»
— Кто же? — вопросили из толпы.
— Известное дело кто: Наполеон!
— Не сметь упрекать императора! Он — великий из великих!
— Тот-то великий, что принес нам столько горя!
— Будь проклят твой великий! Мой муж не вернулся из России!
— У меня погиб в Италии брат!
Особенно многолюдно было вблизи тех мест, где расположились на постой войска. Предприимчивые торгаши развернули бойкую торговлю, сбывая втридорога несведущим в коммерческих делах солдатам сомнительного качества товары и различные безделушки.
Прохор ловил на себе любопытные взгляды, кивки и с чистосердечной простотой отвечал.
На дверях многих закусочных висели картонки с выведенным непонятным для французов словом бистро. Прохор зашел в одно.
— О-о, бистро, бистро! — засуетился хозяин и поставил перед ним стакан вина и какую-то закуску.
— И себе! — гость ткнул пальцем в грудь хозяина.
— О-о! Да-да! — ответил тот.
Они выпили густое, кофейного цвета вино.
— Хорошо! — подмигнул казак.