Атаман. Гексалогия
Шрифт:
Когда уже можно было стоять почти по пояс, я поднял мешок и с силой швырнул его на берег, заорав:
— Поберегись! Это водяной!
Мешок со звоном упал на гальку, не пролетев и метра — настолько он был тяжел.
Ратники брызнули в испуге в стороны, даже Федька не удержался. Ох и смеялся же я, даже про озябшее тело забыл. Стыдно бывалым воинам стало, руки мне протянули, помогли на берег выбраться. Федор подал какую-то тряпку. Я обтерся насухо, оделся и обулся.
Глава 4
Я
— Раз-звяжи! — у меня до сих пор зуб на зуб не попадал.
Федор ножом просто взрезал веревочку у горловины мешка, потому что она набухла от воды и не развязывалась. Любопытствующие ратники попытались было сунуть нос в мешок, но Федор рявкнул:
— Как в воду лезть, так вас не было, а как добычу смотреть, так вы поперед князя норовите! Брысь отседа!
Ратники отошли, но не далеко. Уж очень им интересно было узнать, что там, в мешке?
Федор запустил руку в мешок, вытащил в кулаке серебряные монеты и массивную серебряную же цепь с крестом. Среди ратников пронесся завистливый вздох.
— Федя, все из мешка вывали на тряпку, а то там воды полно.
Федор сбегал к подводам, принес чистую рогожу, опрокинул над ней мешок.
Зазвенели и покатились но рогоже монеты. Небольшой грудой лежали кольца, перстни, цепочки, серебряные чарки и ковш.
— Ого! — откинулся назад Федор.
— Дай всем воинам по рублю серебряному, а подводы с добром дома поделите.
Распоряжение мое было встречено восторгом и ликованием.
— Князь, вот повезло-то! — торжествовал Федька.
— Не рано ли радуешься, Федор? Как бы боярыне злато-серебро возвращать не пришлось. Жаловалась она, что совсем без ценностей осталась. А вот рухлядь, что в подводах — то уж точно ваш трофей.
— И это трофей, князь! — горячился Федька. — Все, что на саблю взято — наше!
— Так не по-соседски, Федя. Сейчас в деревню вернемся, покажу боярыне все, что в мешке. Признает ежели за свое, то верну.
— Ай — яй-яй! Креста на тебе нет, князь! — чуть не застонал Федор. — Кони да пищали для макаровских ратников надобны, а ты своими руками добытое серебро отдать хочешь!
— Молчи, Федька. Знаешь поговорку: «Жизнь — государю, а честь — никому».
Федька обиженно сопел всю дорогу.
Занималась утренняя заря. Впереди показались черные остовы сожженных изб и блуждающие вокруг люди. Пахло гарью. Мы въехали в деревню — вернее, в то, что еще вчера было Окуневым. С полуобгоревших изгородей хрипло перекрикивались два чудом уцелевших петуха, возвещавших наступление тяжкого для погорельцев дня.
Страшное зрелище открылось нашим взорам. Подожженные татарами избы догорали. Черные головешки еще тлели и курились дымком. На месте сгоревших изб лишь высились печные трубы, да и то не везде, а лишь там, где не топили по-черному.
Ехали мы медленно,
У хлопцев моих от ярости и ненависти зубы скрипели.
— Вот нелюди!
Мы подъехали к сгоревшему дому боярыни. Она вышла навстречу нам, уже умытая и одетая в простенький сарафан, но явно не боярский, из холопских запасов — из тех, что понаряднее.
— Здрав будь, князь. Прости великодушно, но угостить тебя и воинство твое нечем.
— Да мы уж и откушали немного. Мы тут пленного татарина судить собрались. Вот, холопа твоего, Гришку, сыскали. Что с ним делать думаешь?
— Высечь его, да пусть на свинарнике работает. Пригрелся в боярском доме, как змея, да и подвел в нужный момент.
— Воля твоя, боярыня, только уж больно ты мягка. Он не поехал за помощью, струсил, в стогу прятался, бросив коня. Сама подумай, если бы мы не поспели на помощь вовремя, вы бы все сейчас за татарскими лошадьми на аркане в плен бежали. Думаешь, на чужбине да на скудных харчах и тяжелой работе долго протянуть можно? Или на невольничий рынок в Кафе отвезли бы и продали в рабство. Вспомни — даже у соседей — вернулся ли кто-нибудь из плена?
Боярыня наморщила лоб и задумалась.
— Нет, не припомню таких.
— Ладно, я тебе сосед, и не след мне тебя поучать. Сейчас татарина осудим, да и к себе поедем. Собери людей.
Жители деревни к полусгоревшему барскому дому собрались быстро.
Я сидел на коне — больше просто не на чем было. Боярыня стояла рядом. Макаровские русины привели связанного татарина. Я поднял руку:
— Православные! Люди русские! Сейчас будем суд чинить. Один из разорителей деревни вашей — перед вами. Как народ скажет, так с ним и поступим. Остальных с Божьей помощью удалось живота лишить.
Из толпы стали раздаваться гневные крики. Татарин втянул голову в плечи и затравленно озирался.
— Все видели зверства и бесчинства татарские?
— Видели! — разом выдохнули люди.
— Чего заслуживает татарин?
— Смерти! Казнить его! Вздернуть супостата! — кричал возмущенный народ.
Я посмотрел на боярыню Куракину. Она устало кивнула головой.
— Быть посему! Федор! Повесить татя! Чтобы и другим неповадно было.
Ратники нашли сук покрепче, перекинули через него заготовленную Федором веревку, и вскоре татарин уже болтался в петле. В самом деле — чего на него время тратить? Не в Охлопково же везти под охраной? Все свидетели и пострадавшие — здесь. И пусть все видят: скорая и справедливая кара настигнет каждого разбойника и убийцу.