Атаман
Шрифт:
– Ну, вот оно, Белеозеро, и есть! – Первым взобравшись на пологий, с парящими черными проталинами холм, обернулся Федька. – Пришли.
– Пришли?
Переглянувшись, Борисовичи, побросав лыжи, рванули вверх прямо по проталинам, следом бросились и Антип с Егором.
– Господи! – Иван Борисович, сняв шапку, вгляделся вдаль и размашисто перекрестился.
Слева – если смотреть с юга, с холма – от устья Шексны, на фоне огромного, белого, с заметно подтаявшим припоем, озера, тянувшегося до самого горизонта, громоздилось скопище серых, неприметных
– Ране тут, у реки самой, город-от стоял, – сняв с головы шапку – жарко! – со знанием дела пояснил Федька. – Потом мор случился, почитай, с полгорода перемерло. С той поры и перенесли городок, отстроили.
Антип ухмыльнулся:
– А я слыхал, ушкуйники новагородския его пограбили да сожгли, не так?
– Не, город они не жгли, – помотал головой подросток. – Игнат, хозяин мой, говорил – Погост Серединный только. Гаврилы Лаптева, сыне боярского, погост.
– Слышь, как там тебя? Федька? – сплюнув, с ленцой повернул голову Иван Борисович. – Знакомые в Белеозере есть?
Подросток вновь помотал головой:
– Не, господине, нету. Да я тут и был-то всего пару раз – овес хозяйский на ярмарку возили.
Егор скривился:
– Тьфу ты, Господи! Овес!
– Погодь! – резко оборвал Иван Борисович. – Как я вижу – у тебя, Егорий, в Белеозере тож никого нет, так?
– Так, – кивнув, Вожников пожал плечами. – Я ж говорил уже.
– И это – нехорошо есть, – задумчиво погладив бороду, промолвил старший братец. Глубоко посаженные, непонятного цвета глаза его сверкали какой-то грозной решимостью и – вместе с ней – недоверием, правда, недоверием вовсе не к проводникам, а к общей сложившейся сейчас ситуации.
– Да, братушко, наобум, сразу идти – волку в пасть! – поддержал брата Данило Борисович. – Чай, Белеозеро-то с полсорока зим под Василием.
Иван Тугой Лук хмыкнул:
– Ха! С полсорока? Да зим три дюжины. Потому и пастись должно.
– Думаешь, брате, уже и тут гонцы московитские? Ловят нас, ждут?
– Не думаю. – Старший братец мотнул головой, словно отгоняя какое-то видение. – Не успели еще, не могли успеть.
– А погоня?
– И те – вряд ли. Хоть и умен Афонька Конь-воевода, а все ж покуда сообразит, где нас искать – так и дороги растают. Так и будут людишки его до лета сидеть, ждать – а куда им деться-то?
– А вдруг да успеют?
– Успели б – так и мы б их заметили. Где-нито позади костерок, дымок… Не-ет, братец! Не могли успеть. А пастись все ж надо – вдруг да узнает нас кто? Князю тутошнему доложат, а тот, от усердия глупого, возьмет да прикажет имать. Ведомо ведь, как мы с Васильем…
– Как кошка с собакой!
– Вот-то именно.
Иван Борисович оглянулся:
– А ты что скажешь, Антип?
Чугреев почесал черную цыганистую свою бороду, потеребил блеснувшую в левом ухе серьгу – тоже еще, модник-метросексуал! – утробно высморкался в подтаявший снег и, чуть помолчав, молвил:
– Были у меня тут знакомцы. Да-авно.
– Дак что ж ты молчишь-то?!
– Не уверен, что они в Белеозере, – мотнул головой Антип. – Времена нынче непростые: кто затаился, кто в Хлынов к ватажникам-братушкам ушел, а кого уж и в живых нету. Ну, схожу, конечно, гляну, а вы пока здесь…
Недоверчиво скривив губы, Данило Борисович махнул рукой:
– Нет уж! Мы с тобою пойдем. Разом!
– Ну – разом так разом. Только это, не в сам город надо – на посад, есть там одна корчемка. Кем вот только сказаться-то?
– Скажите – туристы, – с усмешкой посоветовал Вожников.
Иван Борисович отмахнулся:
– Вечно ты, Егор, непонятные слова говоришь.
– Тогда – охотники, рыбаки… или это – этнографическая экспедиция.
– Чего-чего?
– Ну, типа – нефть ищем. Ха!
– Как говорили, так и скажем, – быстро произнес Чугреев. – Купцы мы, только не сами гости торговые, а помощники – выехали, мол, в важские земли – соль договориться купить, как договоримся – потом уж и вывезем, на стругах сперва, потом – обозом.
– Да-а, – подумав, согласился Данило. – Так и надо сказать. Хитер ты! А что корчмарь?
– Старый знакомец, если жив еще, – Антип кашлянул и перевел взгляд на Егора. – Человек верный, но все ж пастись надобно, языком-то зря не молоть.
– А что ты на меня-то смотришь? – обиженно встрепенулся Вожников. – Нашел самого болтливого, ага.
– Не только про тебя говорю, – ничуть не смущаясь, Чугреев кивнул на Федьку. – Про него тоже. Начнут расспрашивать – кто да зачем? – вот так, как придумали – и говорите. А вообще лучше с корчемными ярыжками языки не чесать.
Егор неожиданно рассмеялся:
– Дались тебе наши языки, конспиратор хренов. Ну что, идем, наконец?
– Вот теперь – идем.
Егор все же радовался – ну, ведь пришли наконец, пришли. Хоть куда-то вышли. Почитай, целый месяц по лесам шатались, и это зимой-то! Ну да, да, зимой, март – по-здешнему, месяц еще студеный, снежный, а вот наступивший апрель – снегогон, так в древности и прозывался. Солнце уже пригревало совсем по-весеннему, прилетели, гнездились на вербах грачи, все больше появлялось проталин, с холмов потекли ручейки, зазеленела на полянках первая травка, поднялась по склонам оврагов молодая крапива, мохнатым золотом зацвели цветки мать-и-мачехи – первые признаки близившегося тепла. И лед на реке стал ненадежным – трещал, исходил у берегов бурым припоем, хотя ясно было – недели две постоит еще, может, и три – а уж потом…
Потом – ледоход, с бурным, высвободившимся из оков течением, со страшным треском сталкивающихся льдин, с мелким ледовым месивом – шугой, и – еще через неделю – чистая, бурная вода… для плавания еще малопригодная: слишком уж велика скорость, опасно. Егор когда-то на байдарках сплавлялся и что такое весенний паводок, знал.
Егор на ходу улыбался – все его почему-то радовало сейчас: и блекло-синее небо, и улыбающееся за легкими облачками солнышко, и золотившаяся лыжня… впрочем – какая лыжня? Санный путь! Да-да, самый настоящий. Вот он – город.