Атаман
Шрифт:
Аксакалы по-быстренькому пригнали оттуда-то лошадок, с ходу предложив Вожникову белого в крапинку жеребца – в подарок. Егор ухмыльнулся, усевшись в седло: ишь, сволочи – коней-то зажилить хотели, поди, в урочище какое-нибудь увели, спрятали. Не заикнулся б Егор – так и не показали бы.
– Авдей, скажи этим – штраф с них в десять коней, чтоб больше не жулили.
– Что, господин атаман?
– Десять коней реквизируем… то есть – конфискуем. Тьфу ты – в общем, себе берем.
– А-а-а! Понятно.
Молодой человек плавно, как учили лет восемь назад в автошколе, выжал сцепление…
Так и ехали вдоль дубравы, прямо на дым, не медленно, но и не быстро – галопом не скакали. Да, действительно, озимое поле дымилось, а из расположенных рядом мазанок доносился визг, летели пух да перья, по всем дворам бегали ватажники, ловили птицу и скот… А вот, лихо перемахнув плетень, прямо перед атаманом приземлился Никита Купи Веник, держа под мышкой нежно-белого упитанного красавца-гуся со свернутой шеей.
– Паниковский, брось птицу! – шутливо погрозил Егор. – Чего тут такое творится-то?
– Птицу не брошу – вечером съедим! – с бесстыдной ухмылкой заявил ватажник, глядя на своего вожака преданными глазами. – А тут шум наводим – они, суки, двоих наших убили, Петрю да Карнишку. На засаду в доме нарвались. Онисиму бы Морде тоже несдобровать, да, слава Богу, упасся, ноги быстрыми оказались, а то б…
– Значит, управились тут? – спокойно уточнил атаман.
Никита кивнул:
– Управились.
– Тогда вот что: посевы больше не жечь, скот без нужды не валить, людишек татарских не тиранить! Понял?
– Понял. – Купи Веник вновь ухмыльнулся, моргнул. – Так я и это… никому ничего худого не делаю, кровь ни единому – окромя тех, кто в засаде были – не пустил, гуся вот забрал – дак что, нельзя, что ли?
– Можно, можно, – смеясь, утешил молодой человек. – А кто там так визжит-то? Неужто свинья?
– Не-е, – Никита весело расхохотался. – Свиней они не держат – магометане все ж. Там, в амбарце, Онисим одну бабу воспитывает – она ж, змея подколодная, тоже в той засаде сидела, саблей била, колола копьем. Ну, мы ее все уж того… перепробовали, кто хотел, Онисим вот последний остался, спохватился, чуня гунявая – ране-то рот варежкой раззявил да чего-то ждал.
– Вон оно как, – успокоился Вожников. – А я-то подумал невесть что.
И в самом деле, насилие в лихом набеге дело обычное, самое что ни на есть житейское, как непременно сказал бы Карлсон, окажись он в подобной ситуации. Тем более, «подколодная змея» в засаде сидела, с оружием. Ай-яй-яй – нехорошо! Чего ж тогда хотела-то? Женевской конвенции об обращении с военнопленными?
Из амбара – точнее, это был небольшой дощатый сарайчик, выстроенный, по-видимому, для хранения сена – снова донесся визг… уже и не визг даже, а какой-то утробный вой, полный ужаса и боли.
– А он забавник, этот Онисим, – спешившись, хмыкнул Егор. – Пойду-ка, гляну, что он там за «Камасутру» устроил – интересно все ж. Как в остальном, все спокойно?
– Ага.
– Посевы больше не жги!
– Да понял я, понял.
Когда молодой человек очутился в соломенной полутьме сарая, то поначалу не понял, что тут вообще происходит. И лишь когда чуть привыкли глаза…
На глинобитном полу лежала обнаженная татарская дева, пухленькая, молодая, лет, может, семнадцати-двадцати. Руки и ноги ее были распяты – привязаны к вбитым в пол кольям… Понятно… некрасиво, но понятно. Все сделано для свободной – а кто хочет! – любви, чтоб зря не трепыхалась. Сами-то ордынцы русских девок в таких – весьма, кстати, частых – случаях ножами – прямо через плоть – пришпиливали, а уж потом… Так что ватажники поступили еще, можно сказать, гуманно… Поступили бы! Если бы не то, что сейчас делал Онисим Морда. Вожников аж глазам своим не поверил, хотя – чего б и не верить-то? Особым гуманизмом этот век не отличался, нравы были зверские. Вот и здесь…
Встав на колени, Онисим, поудобнее ухватив короткое метательное копье, пихал его тупым концом прямо в женское естество пленницы, по сути, пытаясь посадить ее на кол.
Егора чуть не вырвало… Ну, вот же тля! Нельзя так с женщинами, даже с вражескими…
– Эй, боец!
Ватажник обернулся – его маленькие, какие-то свинячьи глазки сияли восторгом, из уголков рта тоненькой, блестевшей в лучах проникающего сквозь щели сарая солнышка, струной стекала слюна.
– А ты, парень, однако, садист.
Бум! Короткий свинг слева – в челюсть. Онисим где сидел, там и лег.
Вожников, присев рядом, вытащил из-за пояса нож – девчонка что-то гневно закричала, типа «фашистский выкормыш» или что-то вроде того. Имела право, наверное, так ругаться, натерпелась…
Быстро освободив пленницу, Вожников распахнул дверь:
– Беги!
Девчонка непонимающе хлопнула глазами. Красивая…
– Беги, говорю, дура! Вон дубрава… давай.
Сказал и вышел, не оборачиваясь. И в последний момент вспомнил про оставленное в сарае копье… и про Онисима Морду. Повернулся…
Пришедшая, похоже, в себя девчонка пронеслась мимо с быстротою и ловкостью белки, лихо перемахнула через плетень… только ее и видели. Хм… значит, не дура, народную героиню из себя строить не стала, и песню «замучен тяжелой неволей» про нее не споют.
Кстати, как там этот черт?
Проводив глазами беглянку, Егор заглянул в сарай: копье так и валялось, как и ватажник… последний, правда, стонал.
– Ну, значит, оклемается… гм… маркиз де Сад чертов.
Миновав двор, молодой человек зашагал к кучковавшимся у плетня ватажникам, деловито разбиравшим добычу. К ним подскочил и Никитушка Кривонос, на этот раз, правда, не с гусем, а с уткой. Вот ведь проглот, что – так жрать хочется?
– Тебя, Купи Веник, легче пришибить, чем прокормить, – подойдя ближе, пошутил молодой человек.
Ватажники весело рассмеялись, вполне довольные и собой, и своим удачливым атаманом. Вернулись к своим с песнями:
Эх, да славный молодец Илья!Илейко Муромец – ха-ха!Атаман тоже подпевал, только вполголоса:
Комбат, батяня, батяня комбат!А что, хорошая песня. В данном случае очень даже уместная.
<