Атаманша Степана Разина. «Русская Жанна д’Арк»
Шрифт:
Гришка, озираясь по сторонам, попятился назад; и вдруг, захрипев и схватившись руками за грудь, начал медленно валиться на землю.
Крики ужаса и ликования огласили место казни.
– Что там? – недовольно бросил Долгорукий, видя замешательство среди стоявших в стороне стрелецких голов и сотников.
Дьяк Михайлов, видевший все, что произошло, пояснил:
– Мужик, что передал тебе, боярин Юрий Олексеевич, вора-старицу, попа Савву и иных воровских казаков, убит токмо что нищим. Метнул нож убогинький да, должно, в сердце угодил.
– Вон тот, кривобокий?
– Он, боярин.
– На кол его! – приказал Долгорукий. – Да и с этим кончайте поскорее, зябко…
Первым расковали Семена Захарьевича Пусторукова. Обнявшись с товарищами и поклонившись поясно Алёне, он подошел к протопопу, перекрестился и поцеловал поднесенный к нему крест.
– Кайся! – строго произнес протопоп, простирая руку с крестом.
– Каюсь, в чем согрешил я перед людьми и Богом.
Со словами «Во имя отца и сына, и святого духа! Аминь» протопоп широкими взмахами руки перекрестил Семена Захарьевича и кивнул палачам. Те подхватили Пусторукова под руки и повели к виселице…
За ним последовал второй, третий повстанец…
Долго не могли сладить с попом Саввой. Он вырывался, бил ногами, головой, но и он затих под перекладиной.
Когда взяли нищего, толпа темниковских заволновалась, зашумела, не все видели и знали истинную причину смерти Гришки Ильина.
– Не тронь убогонького!
– Блаженного-то за что?
– Грех на слабого руку поднимать! – раздавались вы-крики из толпы.
На помост снова поднялся дьяк и, подняв руку, крикнул:
– Божедом этот уличен в убивстве крестьянина села Веду Григория Ильина и потому посажен на кол будет!
Палачи добро знали свое дело, и казнь свершилась споро, без суеты.
Вот и Алёну расковали.
– Кайся! – протянул протопоп серебряный крест.
– Не в чем каяться мне, отче. Перед кем и грешна, так это перед ними, – кивнула она на качающиеся в петлях тела мужиков. – Отойди! – повела Алёна рукой. – Дай с народом проститься.
Осторожно ступая обожженными ногами, Алёна взошла на помост, поклонилась на четыре стороны.
– Прощайте, люди добрые! – крикнула Алёна. Голос ее зазвенел над притихшей толпой темниковцев и полками стрельцов, внимавших ей. – Немало порадели мы за дело народное, немало крови пролито, да, видно, сил недостало… Вот если бы Русь Великая поднялась да каждый мужик бился так же храбро, как эти, – показала она рукой на повешенных, – так поворотил бы князь Долгорукий вспять и бежал бы он от мужицкой рати.
Долгорукий поморщился от Алёниных слов и подал знак. Четверо палачей, одетых в черные полукафтаны, подбежали с горящими факелами к срубу. Сушняк загорелся, затрещал, пламя взметнулось к небу. Два палача поднялись на помост, взяли Алёну под руки.
Она рванулась и, вытянув руку вперед, как бы заслоняясь, воскликнула:
– Не троньте, я сама!
Палачи, повинуясь ей, отошли.
– Прощайте! Простите, люди добрые! Живите счастливо, коли сможете, и помните о нас. И верьте, придет еще время, и запылают усадьбы боярские, полетят их головы поганые. Помните о том и готовьтесь!
Алёна перекрестилась и бесстрашно бросилась в бушующее пламя…
Падал снег. Большие мягкие снежинки кружились в воздухе и медленно опускались на головы и плечи темниковцев. Сруб догорал, но народ не расходился.
– Все кончено, расходись по домам! – закричал сотник, взобравшись на полуобгоревший помост. – Чего встали дубьем, нет Алёны, сгорела ведунья!
– Врешь! – разнеслось над толпой темниковцев. – Жива она, вон, гляньте!
Все обернулись на голос. Высокий худой мужик показывал рукой в сторону леса, откуда в сопровождении десятка всадников, на беломастом жеребце выехала женщина. Выхватив сабли, всадники понеслись в сторону Темникова. Не доезжая полверсты до темниковских ворот, они резко повернули вправо и скрылись в сосняке.
– Жива Алёна, жива наша заступница! Ни пуля ее не берет, ни сабля, ни огонь! Дрожите, краснополые, придет час расплаты!
Толпа темниковцев угрожающе загудела, плотнее сгрудилась. Стрелецкий голова Григорий Остафьев, поставленный Долгоруким доглядывать за порядком, поначалу перепугался изрядно, увидев всадницу на белом коне, но вскоре, оправившись, вспомнил о своих обязанностях. Выхватив саблю, он крикнул, обращаясь к приказу стрельцов:
– К бою готовьсь! Пищали на руку! – и, выждав немного, махнул саблей.
Стрельцы с бердышами и пищалями наперевес двинулись на темниковских мужиков и баб. Вскоре место казни опустело. Повешенных повстанцев, отрубив им головы и конечности, закопали на косе в яме, виселицы и помост разобрали, а бревна бросили в еще сияющий углями костер.
Под утро, когда немного развиднелось, воротные сторожа темниковской крепости увидели на месте казни повстанцев человека, судя по одежде, звания не простого. Он стоял возле обгорелых бревен сруба с поникшей головой, опущенными плечами. Вся его фигура выражала немую скорбь и огромное безутешное горе.
Воротные сторожа сообщили о мужике караульным стрельцам. Те попытались его захватить, но безуспешно. Когда человек тот увидел подкрадывающихся стрельцов, он свистом подозвал стоявшую невдалеке лошадь и был таков.