Атеисты
Шрифт:
– Вы – про «снежинок» или про гроб?
– Я – про гроб. – улыбаясь, отвечает тетка.
Кима приготовилась к своим похоронам давно. Как только умер ее муж, она заказала свою фотографию на памятник и теперь, показывая ее мне, радуется, что сделала это тридцать пять лет назад. Они оба будут молодые!
Разговор с Кимой от обсуждения юбилея переходит на темы здоровья.
– А почему бы Вам не обследовать сердце более тщательно? Мама поможет ходить по кабинетам в больнице.
– Да нет
– Это почему нет смысла?
Тетка преображается и, как будто находясь на сцене, произносит:
– Ведь ты понимаешь, человек совершенно не работает! Она приходит в больницу и первым делом оттопыривает карманы!
Я явно потеряла нить… Фантазия у меня стоит в ряду достоинств на первом месте, поэтому моментально в голове сформировалась картинка женщины-кардиолога, одетой в длинный вязаный жакет, карманы которого не держатся закрытыми, а растянулись и оттопырились. Почему она без халата – я не имею понятия… Вероятно, из-за утверждения, что совершенно не работает…
– А зачем она оттопыривает карманы?! – наивно спрашиваю я.
– Чтобы в них совали деньги!!!
Хм… неожиданный поворот. Видимо, я отвыкла от российской действительности. Начав вспоминать свою жизнь до отъезда в Канаду, я задумалась. В памяти проносились события, люди, города…
Голос Кимы переключил меня на сегодняшний день:
– а макулатура – три рубля за килограмм…
– Ой, извините, я отвлеклась… Что Вы говорили? – переспрашиваю я.
– Да, говорю, я вот все хочу начать макулатуру собирать или пластиковые бутылки… – отвечает бывшая учительница.
– Тетя Кима, Вы ведь давно ничего не делаете, потому что уже и не можете ничего делать! Вам почти восемьдесят пять лет! Какая может быть макулатура? Как Вы ее таскать-то будете? А главное, зачем?!
Кима, не обращая внимания на замечание, продолжает:
– Вот капроновые бутылки стоят восемь рублей за килограмм, а макулатура – три рубля…
Теперь тетка задумывается и что-то подсчитывает. Вероятно, как любого нормального человека, бездеятельность угнетает ее. И не важно сколько тебе лет, все равно хочется оставаться в строю и доказывать себе, что ты живой и на что-то способен.
Чтобы отвлечь Киму от ее арифметических подсчетов, я, показав взглядом на кучу фотографий, разбросанных по столу, спрашиваю:
– А что это за мужик страшный рядом с Иркой?
– Ну как «что за мужик»? Это ее муж Васька! – имя Васька она произносит почему-то с отвращением.
Ваську я видела один раз в жизни на свадьбе двоюродной сестры около двадцати пяти лет назад. Их село затерялось где-то между Волгоградом и Саратовом.
– Да?!… Каким же он стал уродливым! – недоумеваю я, имея в памяти несколько другой образ.
– Ну так, столько пить!.. Он ведь недавно Ирку так избил, что она в больнице даже лежала, а потом в милицию ходила, чтобы они ему пригрозили…
– Это возмутительно! – негодую я. – Что значит «пригрозили»? Зачем она с ним живет?! Страшный, алкоголик, да еще и бьет ее!
Видимо, посчитав мой вопрос риторическим, тетка продолжает:
– Так он ей еще и изменяет!!!
– Да с кем?! С козой что ли? Кому он нужен?!
– Если бы с козой! – почему-то мечтательно произносит Кима. – А то ведь со старухами! – брезгливо добавляет она.
– С какими старухами?! – я начинаю слегка сомневаться в адекватности рассказчицы. Похоже, все-таки возраст берет свое…
Тетка не унимается. Видимо, историю про мужа племянницы она носила в себе долго и теперь заметно оживилась, чувствуя, что ее час настал.
– Ведь от него все село плачет!! Все старухи стонут! – с театральным надрывом и сильным ударением на слове «стонут» произнесла она.
– Господи, что это за бред?.. Почему они стонут-то?
Неожиданно, отличник народного просвещения и почетный ветеран труда, сохранив привычку к мгновенному перевоплощению, оставшуюся от сорокалетней работы в школе, проворно встает со стула и, резко уперев руки в бока, начинает вещать раскатами грома:
– Ведь он напьется!.. Изобьет Ирку!.. А потом идет по селу!.. Видит дом со старухой… заходит к ней!.. Расстегивает ширинку и сразу требует: «Соси!»!
Не веря своим ушам, я, нежное дитя города на Неве, продукт двух высших образований, нахожу в себе силы спросить:
– Как «соси»?!
– А вот так!!! Соси и все!!!
Тетка входит в образ похотливого алкоголика с катастрофической скоростью. Это уже не почетный ветеран труда, а мерзкий алкаш Васька!
Против моей воли перед глазами возникает чудовищная сцена измывательства.
В темных холодных сенях, почему-то у разбитого корыта, ненасытный извращенец Васька глумится над седой несчастной старухой. А рядом, в горнице на печи, мирно лежит ничего не подозревающий дед! Он слушает свою любимую радиоточку, и ноги его обуты в валенки… Цинизма картинке добавляет тот факт, что по радио в исполнении Майи Кристалинской передают песню «Нежность» …
Зная, что ночной кошмар мне обеспечен, я, содрогаясь от отвращения, все-таки протестую:
– Ну а куда же смотрят их мужья?! Почему они-то не защитят бедных старух?!!
– Все мужья давно поумирали! Кто двадцать, а кто и тридцать лет назад! Старухам-то уже – под девяносто!
Продолжая жалеть несчастных и пытаясь отогнать тошнотворную картинку расстегнутой засаленной ширинки, я мысленно ищу хоть какое-то облегчение для слабых женщин:
– Ну так а старухи-то? Что они делают? Как они выходят из создавшейся ситуации?