Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или (др. перевод)

Рэнд Айн

— Меня восхищает ваша… нет, я не скажу «невинность», лучше сказать «чистота». Я уверена, вы об этом не думали, но жизнь не столь пряма и логична, как… как железнодорожные пути. Это прискорбно, но, возможно, ваши высокие устремления заставят людей подозревать вещи… которые, я опять же уверена, вы назовете низкими и скандальными.

Дагни не отводила взгляда.

— Нет.

— Но вы не можете игнорировать такую возможность.

— Могу, — Дагни повернулась, чтобы уйти.

— Но почему же вы избегаете обсуждения, если вам нечего скрывать? — Дагни остановилась. —

А если вы безупречны, и ваша смелость позволяет вам рисковать своей репутацией, не можете же вы отрицать опасность, грозящую мистеру Риардену?

Дагни медленно переспросила:

— Какая опасность угрожает мистеру Риардену?

— Уверена, что вы меня понимаете.

— Не понимаю.

— Но я уверена, что мне нет нужды выражаться яснее.

— Есть, если вы хотите продолжить дискуссию.

Глаза Лилиан искали в лице Риардена знака, который помог бы ей решить, продолжить разговор или прекратить. Он не стал ей помогать.

— Мисс Таггерт, — произнесла она. — С философской точки зрения, я вам не ровня. Я нормальная жена. Прошу, отдайте мне этот браслет, если не хотите, чтобы я подумала, о чем должна подумать. Вы не захотите, чтобы я произнесла это вслух.

— Миссис Риарден, вы избрали это место и эту манеру, чтобы предположить, что я сплю с вашим мужем?

— Разумеется, нет! — крик, полный паники, вырвался рефлекторно, как отдергивается рука карманного воришки, пойманного на месте преступления. С сердитым, нервным смешком, саркастическим тоном, выдававшим признание в ее истинном мнении, Лилиан сказала:

— Такое я и представить себе не могла.

— Тогда будь любезна извиниться перед мисс Таггерт, — наконец-то подал голос Риарден.

Дагни перевела дух.

Они обе смотрели на Риардена. Лилиан ничего не видела, Дагни прочла в его взгляде страдание.

— Это не обязательно, Хэнк, — проговорила она.

— Обязательно — для меня, — холодно ответил он, не глядя на нее. Он смотрел на Лилиан, приказывая, и она не могла не подчиниться.

Лилиан изумленно взглянула на мужа, но без гнева, как человек, встретивший неожиданное затруднение.

— Конечно, — ее голос снова звучал ровно и доверительно. — Прошу принять мои извинения, мисс Таггерт, если я позволила себе вообразить существование отношений, которые я считаю невозможными для вас и, зная о его пристрастиях, для моего мужа.

Она равнодушно отвернулась и пошла прочь, оставив их вдвоем, словно нарочно представив доказательство своей правоты.

Дагни застыла, прикрыв глаза, она вспоминала ту ночь, когда Лилиан отдала ей браслет. Тогда он принял сторону жены, сегодня взял ее сторону. Она единственная из всех троих понимала, что это означает.

— Чего бы плохого ты мне ни наговорила, ты права.

Услышав его голос, Дагни открыла глаза. Он холодно смотрел на нее с жестким выражением лица, не пытаясь ни намеком на терзающую его боль, ни извинением выпросить у нее надежду на прощение.

— Любимый, не терзай так себя, — сказала она. — Я знала, что ты женат. Я никогда не пыталась убежать от этого факта. И не он меня сегодня ранил.

Ее первое слово

стало самым сильным испытанием в его жизни: она никогда прежде его так не называла. В голосе Дагни никогда еще не звучала такая нежность. Она никогда не заговаривала о его браке во время их уединенных встреч. Сегодня она говорила о нем просто и без усилий.

Она увидела на его лице гнев — Риарден сопротивлялся жалости, а значит, в помощи не нуждался. Потом гнев сменился пониманием того, что Дагни так же хорошо изучила его лицо, как он — ее. Риарден закрыл глаза, наклонил голову и произнес:

— Благодарю тебя.

Она улыбнулась и пошла прочь.

* * *

Держа в руке пустой бокал из-под шампанского, Джеймс Таггерт отметил поспешность, с которой Бальф Юбэнк подозвал пробегавшего мимо официанта, словно тот допустил непростительную оплошность. Потом Юбэнк закончил свою фразу:

— …но вы, мистер Таггерт, знаете, что человека, живущего на более высоком уровне, не понимают и не одобряют. Стараться получить поддержку для литературы в мире, которым правят бизнесмены — безнадежная попытка. Они всего лишь вульгарные представители среднего класса, либо хищные дикари вроде Риардена.

— Джим, — Бертрам Скаддер хлопнул его по плечу, — лучший комплимент, который я могу тебе сделать, это то, что ты — не настоящий бизнесмен!

— Ты — человек культуры, Джим, — заявил доктор Притчетт. — Ты не бывший шахтер, как этот Риарден. Мне не нужно объяснять тебе крайнюю необходимость поддержки Вашингтона для высшего образования.

— Вам действительно понравилась моя последняя повесть, мистер Таггерт? — не отставал Бальф Юбэнк. — Действительно понравилась?

Оррен Бойл посмотрел на них, идя мимо, но не остановился. Одного взгляда хватило, чтобы разобраться в их намерениях. «Все честно, — подумал он, — каждый должен что-то продавать». Он знал, но не захотел назвать то, что продавалось у него на глазах.

— Мы находимся на пороге нового века, — провозгласил Джеймс Таггерт поверх восполненного бокала с шампанским. — Мы сломим жестокую тиранию экономической власти. Мы освободим людей от диктата доллара. Мы освободим наши духовные устремления от материальных ценностей и их собственников. Мы освободим нашу культуру от удавки искателей прибыли. Мы построим общество, нацеленное на высшие идеалы, и мы заменим аристократию денег на…

— …аристократию блата, — закончил кто-то, стоящий сзади.

Все повернулись на голос. На них смотрел Франсиско д’Анкония.

На его загорелом лице сияли глаза цвета неба в тот день, когда он получил свой загар.

Его улыбка напоминала о летнем утре. Естественность, с которой он носил свой костюм, превращала гостей в маскарадную массовку, вырядившуюся в одежду с чужого плеча.

— Что случилось? — спросил он, нарушив гробовое молчание. — Я сказал что-то такое, о чем никто из вас не знает?

— Как ты сюда попал? — были первые слова, пришедшие Джиму на язык.

— На самолете до Нью-Йорка, оттуда на такси, потом на лифте от моего номера на пятьдесят три этажа выше твоего.