Атлант расправил плечи. Книга 1

Рэнд Айн

Реардэн вновь почувствовал наплыв усталости. У него было такое ощущение, словно он видел, как волны ее растут и крепчают, но не внутри его, а снаружи, растекаясь по всей комнате. На мгновение у него возникло такое чувство, словно он затерялся в угрюмо-безжизненной пустыне, нуждается в помощи, но прекрасно понимает, что ждать ее неоткуда.

Он остановился как вкопанный. В дверях гостиной он увидел высокого, стройного мужчину, который, прежде чем войти, на мгновение остановился. Они стояли в разных концах комнаты. Реардэн

не был знаком с этим человеком, но из всех знаменитостей, чьи фотографии часто появлялись на страницах газет, этот вызывал у него наибольшее презрение. В дверях стоял Франциско Д'Анкония.

Реардэн никогда не принимал всерьез таких людей, как Бертрам Скаддер. Но каждую минуту своей жизни, каждую секунду, когда он чувствовал гордость от того, что от напряжения у него рвутся мышцы и раскалывается голова, с каждым шагом, который он делал, чтобы подняться из глубин рудников Миннесоты и превратить свои усилия в золото, со своим глубочайшим уважением к деньгам и тому, что они значат, он презирал этого пустого мота, не имевшего никакого понятия о том, что такой великий дар, как унаследованное богатство, надо еще оправдать. Вот, думал он, самый презренный представитель этой породы.

Он видел, как Франциско Д'Анкония вошел в гостиную, поклонился Лилиан и смешался с толпой гостей, словно был хозяином этого дома, а не пришел сюда впервые в жизни.

Все головы оборачивались ему вслед, как приклеенные.

Подойдя еще раз к Лилиан, Реардэн беззлобно, но с презрением, переходящим в насмешку, сказал:

— Я не знал, что ты и с этим знакома.

— Мы встречались несколько раз на приемах.

— Он что, тоже один из твоих друзей?

— Конечно, нет, — ответила Лилиан с искренним негодованием в голосе.

— Тогда зачем ты его пригласила?

— Когда он в стране, невозможно устроить прием, я имею в виду достойный прием, не пригласив его. Если он приходит, это, конечно, весьма неприятно, а если нет — позор в глазах общества.

Реардэн рассмеялся. Он явно застал Лилиан врасплох своим вопросом. Сознаваться в подобных вещах было не в ее правилах.

— Послушай, — сказал он устало, — я не хочу портить тебе вечер. Но держи этого человека подальше от меня и не пытайся представить его мне. Я не хочу его знать. Не знаю, как это у тебя получится, но ты опытная хозяйка, так что уж постарайся.

Дэгни замерла, увидев подходившего к ней Франциско. Он учтиво поклонился ей. Она заметила, как он слегка улыбнулся, показав, что что-то понял, но не захотел дать ей понять, что именно.

Дэгни отвернулась. Она надеялась, что остаток вечера ей удастся избегать его.

Больф Юбенк присоединился к группе гостей, собравшихся вокруг доктора Притчета, и с недовольным видом говорил:

— …нет никакой надежды на то, что люди смогут понять высшие идеалы философии. Культуру нужно вырвать из рук охотников за наживой. Литература должна финансироваться из

госбюджета. Ведь это же просто позор: к мастерам искусства относятся как к коробейникам, а их работы продаются, как мыло.

— Похоже, вас не устраивает именно то, что они продаются не так хорошо, как мыло? — спросил Франциско Д'Анкония.

Никто не заметил, как он подошел. Разговор резко прервался. Большинство присутствующих не были знакомы с Франциско, но сразу узнали его.

— Я хотел сказать… — сердито начал Больф Юбенк и тут же замолчал. На лицах слушателей он увидел выражение живого интереса, но уже не к философии.

— О, профессор, здравствуйте, — сказал Франциско, кланяясь доктору Притчету.

Доктор Притчет без особого удовольствия ответил на приветствие и представил Франциско кое-кому из собравшихся.

— Мы как раз обсуждали с доктором Притчетом очень интересный вопрос. Он говорил, что все — это ничто, — серьезным тоном произнесла важная дама.

— Он без сомнения знает об этом больше, чем кто бы то ни было, — не менее серьезно ответил Франциско.

— Я бы никогда не подумала, что вы, сеньор Д'Анкония, так хорошо знаете доктора Притчета, — сказала она и удивилась, заметив, что профессору явно не понравилось ее замечание.

— Я выпускник знаменитого Университета Патрика Генри, где сейчас работает профессор Притчет. Но моим учителем был один из его предшественников — Хью Экстон.

— Хью Экстон, — с удивлением сказала привлекательная молодая женщина. — Но, сеньор Д'Анкония, этого не может быть. Вы же так молоды. Я думала, он один из выдающихся философов прошлого века.

— Вероятно, по духу, мадам, но не в действительности.

— Но я думала, он давно умер.

— Почему? Он жив.

— Но почему тогда о нем ничего не слышно?

— Он уволился девять лет назад.

— Как странно. Когда подает в отставку политический деятель или перестает сниматься кинозвезда, мы узнаем об этом из передовиц газет, но когда прекращает работать философ, люди этого даже не замечают.

— Рано или поздно замечают.

— Я думал, Хью Экстон один из классиков, которых сейчас не изучают, разве что по истории философии, — с удивлением сказал один молодой человек. — Я недавно читал статью, в которой он представлен как последний из великих сторонников разума.

— А чему учил Хью Экстон? — спросила важная дама.

— Он учил, что все — это нечто, — ответил Франциско.

— Ваша преданность своему учителю достойна похвалы, сеньор Д'Анкония, — холодно сказал доктор Притчет. — Можно ли рассматривать вас как практический результат его учения?

— Несомненно.

Джеймс Таггарт подошел к собравшимся и ждал, когда его заметят.

— Привет, Франциско.

— Добрый вечер, Джеймс.

— Какое счастливое совпадение, что я встретил тебя здесь. Мне очень хотелось поговорить с тобой.