Атлантида. Падение границ
Шрифт:
До времени, когда уйдут в небытие герои, полубоги, мастера одиночных схваток, которым поют песни, с которых создают скульптуры и которым – что уж греха таить – преклоняются, еще пройдет немало веков. Но оно непременно наступит – и Геракл втайне радовался, что ему не суждено увидеть времена, когда править бал станет не мастерство, честь и безудержная отвага, а серая масса, сильная своей сплоченностью. Он был создан для своего времени. Для битвы с гидрой. Для охоты на чудовищного льва. Для одиночества.
Он приподнялся на подушках и тут же опустился на постель снова, со злостью ощущая, как бешено колотится сердце, как катится по вискам вдруг выступивший пот. Да… его время уходит. Кем он станет, если все же достаточно оправится до начала войны, настолько,
А вот кентавросу в новой жизни самое место. Хирон прекрасно понимает то, что другим осознавать предстоит еще долго. Тридцать его воинов уничтожили втрое превосходящие силы атлантов – даже несмотря на то что были захвачены врасплох. Победили просто потому, что умели прикрывать друг друга. Они погибли почти все – но враги не сумели одержать верх ни за счет количества, ни за счет лучшего вооружения. Пусть Хирон клянет себя за допущенные жертвы – он просто еще не понимает, что эта битва, как и те, что за ней последуют, положат начало новому воинскому искусству. Герои еще будут – ищущие подвигов, стремящиеся к одиночным схваткам. И на них будут смотреть с восторгом, им будут кричать здравицы, их именами будут называть детей… а потом тихо ворчать, что, мол, не высовывался бы, глядишь, и пользы принес поболее… а так – пусть Аид будет к нему милостив.
Снова стиснув зубы, отчаянно превозмогая слабость, Геракл попытался сесть. Перед глазами поплыли черные круги…
Дверь распахнулась, словно от удара ногой, в комнату вихрем ворвался сияющий Гермес. Теперь его привычный хитон сменили легкие латы, явно носившие следы Гефестового молота, а значит, и наполненные магией старого мастера огня. Равным себе простых доспехов Гефест не делал – Геракл не удивился бы, сумей эти бронзовые пластины отразить даже его убийственные стрелы. На боку вечного юноши висел короткий меч. Пусть гипербореец и выглядел мальчишкой, но за прожитые века оружием он владеть научился. Гермесу нередко ударяла в голову идея податься к людям – и там, среди варваров, чтящих силу, тонкое лезвие не раз обагрялось кровью. Лишь немногие из чистокровных гиперборейцев относились к жизни простых смертных с уважением, не отнимая ее по пустякам. Афина, Прометей… пересчитать по пальцам. Гермес к этому числу не принадлежал. Геракла это не удивляло, но немало огорчало – ведь он и сам был смертным, пусть и сыном Зевса.
– Радости тебе, могучий! – рот Гермеса расплылся до ушей. – Кажется, я первым принес весть?
– Не знаю, о чем твоя весть, – пробормотал Геракл, – но догадываюсь. Посейдонис двинул корабли к нашим берегам?
Улыбка на юном лице угасла.
– Уже слышал… и кто посмел меня опередить?
– Никто, – улыбнулся герой, не делая попыток встать, дабы не срамиться в присутствии гостя. – Нетрудно сообразить.
– А говорят, у тебя провидческого дара нет, – хмыкнул вестник, парящий, по обыкновению, в нескольких ладонях над мраморным полом. – Но ты прав, славный Геракл, корабли Архонтов числом двенадцать сотен движутся через море. Им помогает ровный ветер, Борей говорит, что ветер этот есть порождение магии… правда, признает, скрипя зубами, что в магии этой не понимает ни единого образа.
– Прямо-таки двенадцать сотен? – Геракл чуть насмешливо улыбнулся.
– Ну, может, чуть больше или чуть меньше, – не стал спорить Гермес. – Я сам считал их… вместе с Аполлоном.
– И вам дали спокойно посчитать силы атлантов? – в голосе героя прозвучало явное недоверие.
Юноша зарделся – но не от смущения, а от сдерживаемой гордости.
– Как же… целых три виманы пытались сжечь нас своими огненными стрелами. И обычными, и теми… ну ты помнишь… ах да, ты же, друг, был без сознания. Есть у них такие странные дымящиеся стрелы, которые сами охотятся за дичью… вылетает такая и начинает гоняться за тобой по всему небу. И уж если догонит – все, вот он, Стикс, готовь обол. Один раз мы очень удачно увернулись, и эта дымная стрела попала в их же корабль. Поверишь ли, на воде остались лишь дымящиеся обломки и ни одного живого человека. А корабли большие, не меньше чем по сотне бойцов на каждом. Скажи, друг, как можно вести войну, посылая впереди себя такую смерть? Не лучше ли честный поединок, лицом к лицу?
Одним невероятно плавным движением Гермес выхватил из ножен меч, принял оборонительную стойку, а затем завертел перед собой клинок с такой скоростью, что лезвие слилось в один туманный диск. Герой улыбнулся – не знай он истинного мастерства вечного юноши в обращении с оружием, счел бы сие пустой похвальбой. Но он знал, что из этого туманного облака в любой момент может ударить жало меча, смертельное и неотвратимое.
– Не лучше ли так? – у Гермеса даже не сбилось дыхание. – По крайней мере это честно.
У Геракла были некоторые сомнения насчет честности в поединке лицом к лицу с тем, чье умение оттачивалось веками и чьи доспехи, как и оружие, ковал сам Гефест. Но в целом он был согласен с Гермесом – и в этом была еще одна причина той тоски, с которой он смотрел в будущее. Даже лук – оружие охотника – все чаще и чаще использовали в бою. Даже мастер меча может пасть от случайной стрелы… мало чести в такой победе, но это война, не поединок. Тут ищут не чести – победы, любой ценой. Дрогнет ли у него рука, если придется послать стрелу не в горло быстроногого оленя, не в разверзнутую пасть чудовища, а в грудь человека? Не дрогнет… но и победой он это не назовет. Да, он знавал иных вождей, часто гордо именующих себя царями, что считали лук оружием трусов. Они верили, что лишь тогда победа имеет особый вкус, когда твой клинок с трудом раздвигает ребра врага и пронзает его живое, бьющееся сердце. И потому они шли в бой с одним лишь мечом, даже не укрывая тело доспехами, не беря в руки щит. Гордые и смелые люди…
Только чаще побеждали другие. Те, кто не гнушался прибегнуть к услугам лучников, стрелы которых без труда входили в ничем не защищенные тела.
– Лучше, Гермес, лучше… Но атланты не ищут чести и славы.
– Мда… – стальной вихрь исчез, меч со стуком нырнул обратно в ножны. – Вот и я о чем… Им в пути еще несколько дней, Борей говорит, что чем ближе их корабли подойдут к нашим берегам, тем лучше. Сейчас все гиперборейцы собираются на Олимпе. Все… говорят, даже Аид явится, хотя он не покидал Тартара уже неизвестно сколько веков.
– А Прометей?
Гермес нахмурился, разом утратив всю свою жизнерадостность.
– Друг, ты пойми… Прометей осужден, и Зевс… вчера он что-то сказал насчет того, что готов простить Прометея, если кто-то из гиперборейцев ради опального титана пожертвует собой. Своей жизнью и своим бессмертием.
Геракл с шумом выдохнул, скривился от боли.
– Тьма Тартара… это все равно, что обречь Прометея на муки, вечные, как сами скалы. Кто из олимпийцев способен на это, кто?
– Не знаю, – честно развел руками Гермес. – Мне нравится Прометей, но не настолько же. Так могла бы поступить Афина, она слегка помешана на благородстве и справедливости, но как раз Афина была в числе обвинителей. Она считает, что передать смертным магию огня есть тягчайшее из преступлений, которые вообще могут быть совершены на Олимпе.
– Это потому, что ей самой магия дается с трудом. Я безгранично уважаю Афину, но эта ее вечная зависть к магам…
– Возможно. Она, конечно, просила за Прометея – потом, когда увидела, каким может быть гнев Зевса. Клянусь Тартаром, друг мой, многие просили за него. И Зевс, как я уже говорил, в какой-то момент даже готов был уступить.
– Я бы не назвал это уступкой, – в глубине души нарастала злоба. Геракл намеревался потребовать у отца ответа, хотя и понимал, что шансов переубедить Громовержца у него практически нет. Зевс немало внимания уделял сыну, но не раз давал понять, что дела Олимпа смертного не касаются, независимо от того, чья кровь течет в его жилах. – Даже если найдется тот, кто выполнит условие Зевса, сам Прометей не примет этой жертвы. Я его достаточно давно знаю. Он, как и Афина, имеет свои представления о чести, многим недоступные.