Атлантида
Шрифт:
После обеда мы вышли на террасу и оперлись на балюстраду. Оттуда расстилался вид на пустыню, западную сторону которой уже начинал поглощать мрак.
Андрэ нарушил молчание.
— Да, кстати, я вернул тебе твой журнал. Ты прав: ничего интересного.
Его голос был насыщен смехом.
Я сделал резкое движение.
— Что с тобой? — спросил он. — Что с тобой?
— Ничего, — ответил я, чувствуя, как спазма сжимает мне горло.
— Ничего? А хочешь, я скажу тебе, что с тобой?
Я посмотрел на него умоляющим взглядом.
Он пожал плечами. Я ожидал, что он снова скажет мне «идиот».
Ночь надвигалась быстро. Вдали, на юге, еще желтел один только высокий берег уэда Мия. С полуосыпавшихся холмов неожиданно сбежал маленький шакал, испуская жалобные крики.
— Диб, собака пустыни, плачет без причины, а это плохой знак, — сказал Сент-Ави И безжалостно продолжал
— Итак, ты не хочешь сказать, что с тобой?
Я сделал над собой громадное усилие, но только для того, чтобы простонать жалким голосом:
— Какой томительный день! Какая ночь, какая тяжелая ночь!.. Я не знаю, что со мной… Я сам не знаю…
— Да, — послышался зазвучавший как бы издалека голос Сент-Ави, — да, тяжелая ночь, очень тяжелая… такая же, скажу тебе, тяжелая, как и та, когда я убил капитана Моранжа.
III. ЭКСПЕДИЦИЯ МОРАНЖА И СЕНТ-АВИ
— Итак, я убил капитана Моранжа, — говорил мне Андрэ де Сент-Ави на следующий день, в тот же самый час, на том же самом месте и со спокойствием, глубоко меня поразившим после той поистине ужасной ночи, которую провел я сам. — Зачем я тебе это сказал? Я сам не знаю.
Может быть, меня заставила пустыня. А может быть, ты тот человек, который должен нести на себе тяжесть этого признания, а потом, в случае необходимости, принять на себя все вытекающие из него последствия? Я не знаю и этого.
Это покажет будущее. В данную минуту важен лишь тот несомненный факт, что я убил капитана Моранжа, и я тебе это повторяю.
Да, я его убил. Ты желаешь, конечно, знать — при каких именно обстоятельствах? Хорошо. Но для этого я не стану, само собою разумеется, напрягать свой мозг для сочинения романа и не начну рассказа, согласно традиции натуралистической школы, с описания того, из какого сукна были сшиты мои первые штаны, или, — как того требуют неокатолики, — с того, как часто я исповедывался ребенком и охотно ли это делал. Я не люблю бесполезной рисовки и ненужных подробностей. Ты разрешишь мне, 'поэтому, начать мое повествование именно с того момента, когда я познакомился с Моранжем.
Прежде всего я должен тебе сказать, — сколько бы это ни стоило моему спокойствию и моей репутации, — что я не жалею о том, что с ним познакомился. Затем, чтобы не слишком распространяться и не касаться также вопросов о том, что я был плохим товарищем, я еще прибавлю, что, убив его, я проявил черную неблагодарность. Только ему и его искусству разбираться в надписях на скалах обязан я тем, что моя жизнь стала более интересной, чем то несчастное, жалкое существование, которое ведут мои современники в Оксонне и других местах.
Это — вступление, а теперь перейдем к фактам.
В первый раз я услышал имя Моранжа в Варгле, в арабском бюро, где я служил в чине лейтенанта. И я должен сказать, что это обстоятельство сильно испортило мне тогда настроение. Мы переживали довольно тревожное время. Мароккский султан питал к нам тайную вражду.
В Туате, где уже были задуманы и выполнены убийства Флятерса и Фрескалн, этот монарх помогал всем козням наших врагов. Туат же стал и центром заговоров, набегов и измен, и, вместе с тем, источником, снабжавшим продовольствием и оружием неуловимых кочевников. Губернаторы Алжира — Тирман, Камбон и Лафьер — требовали занятия этого пункта. Военные министры молчаливо с ними соглашались… Но на это не шел парламент, считавшийся с Англией, Германией и, в особенности, с своеобразной «Декларацией прав человека и гражданина», провозглашающей мятеж священнейшим долгом даже в том случае, если мятежники — дикари и норовят снести вам голову. Словом, военные власти были вынуждены лишь постепенно усиливать гарнизоны на юге, устанавливать новые охранные посты, как, например, Бересоф, Хасси-эль-Мия, или возводить новые форты, как Мак-Магон, Лялеман, Мирибель… Но, как говорит Кастри, «кочевника можно сдержать не борджем, а лишь схватив его за брюхо». А этим брюхом были оазисы Туата. Следовало убедить господ парижских говорунов в том, что занятие этих оазисов являлось необходимым. Лучшим же для того средством было — нарисовать им точную картину всех интриг, которые там плели против нас.
Главными виновниками всех этих происков были и остаются до сих пор сенуситы. Силою нашего оружия, их духовный глава был вынужден перенести местопребывание своего братства миль на тысячу дальше от Туата, в Шимедру, в области Тибести. И вот тогда возникла мысль, — из скромности я говорю в безличной форме, — проследить и установить характер и размеры пропаганды этих смутьянов, пользуясь для этого их излюбленными путями: Ратом, Темассинином, долиной Аджемора и Ин-Салой. Как видишь, то был, — по крайней мере, начиная от Темассинина, — тот же маршрут, по которому следовал в 1864 году Жерар Ролфс.
В то время я уже пользовался некоторою известностью благодаря двум моим удачным экспедициям — в Агэдес и Бильму, — и слыл среди офицеров арабских бюро знатоком сенуситского вопроса. Меня попросили взяться за это дело.
Я указал тогда, что было бы хорошо убить сразу двух зайцев и заглянуть по дороге в Северный Хоггар, чтобы убедиться — продолжают ли ахитаренские туареги поддерживать с сенуситами такие же дружественные отношения, как и тогда, когда они столковались насчет нападения на Флятерса. Мою мысль признали правильной. Изменение первоначально начертанного мною плана заключалось в следующем: по прибытии в Игеляшем, в шестистах километрах 37 к югу от Темассинина, я должен был, вместо того чтобы идти прямо в Туат по дороге, ведущей из Рата в Ин-Салу, между горными массивами Муйдира и Хоггара, направиться на юго-запад и добраться до Ших-Салы. Оттуда я должен был подняться к северу, по направлению к Ин-Сале, по дороге из Судана в Агадес. Это составляло в общем около восьмисот лишних километров, но зато давало возможность установить самое тщательное наблюдение за путями, по которым пробирались в Туат наши враги — сенуситы из Тибести и туареги из Хоггара.
По дороге — у каждого исследователя есть своя собственная маленькая страсть — я был бы, конечно, не прочь обследовать геологическое строение Эгерейского плоскогорья, о котором Дюверье и другие авторы выражаются с приводящей в отчаяние краткостью 20 .
Все было готово для моего отъезда из Варглы. «Все» означает, другими словами,-очень немного. Три мехари: один — мой, другой — моего приятеля Бу-Джемы (преданного мне сына пустыни, ездившего со мной в Аир и служившего мне не столько проводником в стране, которую я знаю, сколько машиной для нагрузки и разгрузки верблюдов), — и, наконец, третий дромадер, нагруженный съестными припасами и мехами с питьевой водой, очень, впрочем, небольшими, так как благодаря моим стараниям, остановки, где находились колодцы, были намечены довольно точно.
20
«У меня нет никаких сведений о природе эгерейских скал, но я имею основание думать, что этот горный массив относится к разряду песчаников». А. Дюверье: «Северные туареги». (Прим. советника Леру)
Я знаю путешественников, отправлявшихся в такие экспедиции в сопровождении сотни солдат и даже пушки. Но я следую традициям Ду и Рене Кайэ: я еду всегда один.
Я переживал тот восхитительный момент, когда человека связывает с культурным миром только одна тонкая нить, как вдруг в Варгле получили телеграмму из министерства:
«Предписывается поручику Сент-Ави, — кратко гласила эта депеша, — отложить свой отъезд до прибытия капитана Моранжа, который примет участие в его путешествии».