Атлантида
Шрифт:
Но если ты сегодня же или завтра не придешь мне на помощь, я снова увязну в мерзком болоте и уже никогда не смогу вырваться из него. И какой ответ, Эразм, ты будешь держать перед своей совестью!»
Ночь была тихая, залив блестел в свете звезд, часы на здании учебного пансиона на Циркусплац пробили полночь. Эразм откинулся на спинку кресла, беспомощно улыбнулся и покачал головой.
Пожалуй, придется снова взяться за перо, подумал он и записал в дневник: «Пусть всесильная воля унесет прочь порожденные страстью стремления! Перетяни кровеносные сосуды, питающие их! Пробуди в себе новую, сильную волю! Сделай так и подчини ей всю свою жизнь! Триединство этой новой воли — здоровье,
Как только была сделана эта запись, голова сочинителя опустилась на стол. Забытье, впрочем, не было слишком глубоким, в нем продолжалась свободная игра воображения, видения обступали спящего со всех сторон.
Ирина Белль сидела, плетя венки, в челне посреди широкой реки. Она была в белом платье и в венке из белых роз на золотых волосах. Белый свет, исходивший от нее — «чистота», как назвал его спящий, — окутывал ее всю целиком. Но разве Мария Магдалина не стала святой после того, как Иисус отпустил ей грехи?
На берегу реки стоял белокурый Аполлон и почему-то удил рыбу золотой удочкой. А не был ли сам Эразм этой рыбой? Он видел, как плывет к золотому крючку в какой-то кристально прозрачной стихии. Сверху на него глядело лицо греческого бога, лицо принцессы Дитты, и он уже готов был заглотить ее крючок. Тогда она вытащит меня отсюда, прозвучало у него в душе, и унесет ввысь, к светозарному Олимпу.
И совсем иная картина предстала спящему на другом берегу реки: там стояла Китти, бледная, с иссиня-черными волосами, в ярком цветастом платье. Его ничуть не удивило, когда она, задумчиво опустив глаза, плавной походкой перешла через реку, даже не замочив ног. Она была иной, чем Ирина и Дитта. Эразм ощущал в ней какую-то отчужденность, предначертанную судьбой разлуку. Она остановилась подле него, они поздоровались, и он, взяв ее под руку, пошел рядом.
Да, она живет в городе, далеко отсюда, она замужем и у нее дети. Муж ее богат, он угадывает любое ее желание, особенно все, что касается кушаний: к ее услугам любые лакомства на свете. Она рассказала это с едва заметным надменным лукавством.
Счастлива ли она?
О да, очень счастлива, ответила она, почему-то пожав плечами.
Так они шагали рядом, далекие и близкие одновременно. Еще никогда в жизни она не казалась Эразму столь прекрасной и обольстительной…
Проснувшись утром, Эразм увидел, что лежит в постели раздетый. От чрезмерной усталости он заснул таким глубоким сном, что даже не заметил, как его раздели и уложили чьи-то руки. Чьи это были руки, он не знал.
Чувствуя себя окрепшим после долгого сна — было уже десять, — он сразу приступил к насущным делам. Он быстро спрыгнул с постели, умылся, обтер тело мокрым полотенцем, тщательно оделся, потом крикнул Паулину и заказал кофе, решив тем временем позвонить в Штральзунд.
Неожиданно к телефону подошла сама Китти. Она уверила мужа, что приступ уже позади.
— Не тревожься обо мне, любимый, — сказала она. — Спокойно занимайся своими театральными делами и сообщи мне потом по телефону, как прошел спектакль.
Затем она заговорила о неожиданной встрече с Джиневрой, правда отнюдь не с тем воодушевлением, какого ожидал Эразм.
— Да, пока я не забыла, — продолжала она. — Ради бога, не принимай слишком близко к сердцу все, что наговорил тебе доктор Обердик! Поверь мне, я хорошо знаю врачей. Они вечно делают из мухи слона, таково уж их занятие.
То было неплохое начало дня, и теперь Эразм мог позволить себе с аппетитом позавтракать.
И еще одно обстоятельство благотворно повлияло на его душу: «Гамлет» вскоре вытеснил из нее все остальное. Великий замысел, которому предстояло воплотиться в театре, требовал всего ее пространства. Он питался из тех же источников в душе молодого режиссера-медиума, что и в начале работы. Он снова возник перед внутренним взором Эразма, но уже во всеоружии неутомимой человеческой деятельности, у которой была своя история и которая стремилась к завершению и совершенству.
Произойти это должно было сегодня на генеральной репетиции.
После завтрака Эразм углубился в свой переработанный текст «Гамлета», сразу же вызвав тем самым к жизни всех героев трагедии. Теперь сам он словно состоял из примерно двадцати личностей, в каждой из которых он переживал свой взлет и падение, пока те играли пьесу на воображаемой сцене его души.
День был прекрасный, как и большинство дней в разгар лета, и все же какой-то особенно праздничный.
— На замке, — сообщила Эразму фрау Хербст, — вывесили имперский и княжеский флаги.
— Не так уж это много, — возразил тот, — ведь сегодня княжеский двор почтит своим визитом истинный принц духа, подобного коему не было и никогда не будет на земле. И корона его не из золота и драгоценных камней, она та же, что у распятого Христа.
Сказав это, Эразм словно перевоплотился в Гамлета и стал с ним одним целым. С легким испугом он признался себе в мысли о мученичестве, которую следовало бы таить даже от себя самого — не говоря уж обо всех остальных, — если он не хочет, чтобы его заподозрили в безумии.
В таком состоянии души он мог бы сыграть роль Гамлета от начала до конца без единой подсказки суфлера, стоило лишь подняться на сцену.
Но в театре его поначалу отвлекали всевозможные внешние обстоятельства.
Доктор Оллантаг, испуганно и устало взглянувший из-под стекол очков на молодого драматурга, успокоился, поняв, что беглец вернулся живой и здоровый. Он протянул ему навстречу обе руки.
— Дорогой друг, вы исчезли столь внезапно, что на ум поневоле приходили всякие страхи. В силу необходимости директор Георги заявил о своей готовности провести генеральную репетицию. Но без вас все дело лишалось главного смысла. Двор и прежде всего сам князь сделали ставку на вас одного. Если вы поклянетесь молчать об этом, я скажу вам: князь подарил себе на день рождения завтрашнюю премьеру, но гвоздь программы он видит в том, чтобы представить вас обществу. Ему льстит то, что он открыл вас. Вы, верно, и не подозреваете — это покуда тайна, — что день рождения князя станет и днем рождения вашего театрального призвания. На премьере будут прусский принц с супругой, кронпринц Саксонии, принцесса Габсбургская, весьма образованная и любящая театр дама, веймарский директор театра и директор театра в Висбадене, друг нашего князя; приглашены и другие князья и прочие высокие особы.
Только самый злобный демон может помыслить о том, чтобы лишить вас завтрашнего великого дня. Стоит упустить его, больше он не повторится. А если завтра все пройдет, как задумано — на что я весьма надеюсь, — то послезавтра вы сможете выбирать, в каком из придворных театров хотите стать директором: в Бюкенбурге, в Анхальт-Десай или в Готе. Ваша дальнейшая карьера будет предрешена, и, следовательно, свершится то, чему по мере сил содействовал и кое-кто из ваших убежденных приверженцев.
Душа Эразма затрепетала. Думая обо всем услышанном, он вспоминал записанные вчера в дневник слова: «Пусть всесильная воля унесет прочь порожденные страстью стремления! Перетяни кровеносные сосуды, питающие их! Пробуди в себе новую, сильную волю! Сделай так и подчини ей всю свою жизнь! Триединство этой новой воли — здоровье, работа и независимость!» А значит, это не что иное, как наконец стать мужчиной.