Атланты и кариатиды (Сборник)
Шрифт:
Максим насторожился. Чем это человек так оглушен, что он вдруг потерял самый ценный дар природы? Не зря в отделе говорили о «грозовой облачности». Но и грозы не видно. Какой-то мертвый штиль. Придется отложить шутки на лучшие времена.
Безо всяких вступлений и «мостиков» Карнач стал излагать дела, с которыми приехал.
Когда-то в начале своей работы в должности главного архитектора он возмущался тем, что надо согласовывать в республиканских, инстанциях мелочи — то, что, по здравой логике, целиком входило в компетенцию городских властей. Но теперь привык и научился легко проталкивать все такие вопросы.
Снос казармы на Ветряной, по сути, такая же мелочь.
Чтоб легче было воздействовать на своих, он решил начать сверху — получить разрешение Госстроя на снос дома, который занозой сидел в центре района и мешал новой планировке. Знал по опыту: решение высшей инстанции животворно действует на местных руководителей. Решение высшей архитектурной инстанции, хотя оно иной раз принимается второстепенным служащим Госстроя или Белгоспроекта, помогает лучше, чем все глубокомысленные и обоснованные аргументы местных архитекторов. Потому что для некоторых там, в городе, что такое Шугачев, которого неизменно встречают в стареньком пальто, с авоськой, где белеют бутылки молока? Попробуй доказать, что Шугачев — один из лучших специалистов в республике. Какие могут быть пророки в областном городе?!
Максим сам сочинил мотивированное письмо и приложил копию плана района, утвержденного лет восемь назад. В генплане вся старина шла на снос, с чем, кстати, Максим не соглашался с самого начала и за несколько лет сумел внести некоторые свои коррективы.
Богдан Витальевич внимательно прочитал письмо и, даже не взглянув на план, сказал:
— Ничего не выйдет. В Барановичах снесли дом в два раза меньше, и им всыпали. Рикошетом ударили и по нас.
Максим дернулся в кресле так, что оно запищало, как живое.
— Вы взгляните глазами архитектора.
— В этом кабинете я редко бываю архитектором.
Такое неожиданно откровенное признание приободрило Максима, оно как бы восстанавливало тот хороший человеческий контакт, который существовал между ними при прежних встречах и которого не было почему-то сегодня.
— Я в своем служебном кабинете тоже редко бываю архитектором. Но — черт возьми! — надо же бороться, чтоб мы и здесь имели право оставаться архитекторами!
Богдан Витальевич не откликнулся на этот пламенный призыв, опять не проявил никаких эмоций.
Карнач отбросил официальность и стал горячо доказывать целесообразность скорейшего сноса этой николаевской казармы.
Руководитель комитета слушал довольно терпеливо, хотя заметил как профессионал:
— Между прочим, казармы эти иногда строили неплохие архитекторы. Не знаете, кем ваша построена? Практические задачи делали наших предшественников такими же функционалистами, какими делают нас, грешных. Только гениев не ограничивали в средствах. Эстетика дорого стоит. Растрелли, проектируя Зимний, не думал о деньгах.
Где-то Максим, должно быть, перехватил, тратя столько энергии на «мелочь», и был пойман.
— Погодите. Решение исполкома о сносе есть?
Максим смутился.
— Зачем же вам теперь наше согласие? Карнач, я знаю вашу тактику. Но когда-нибудь вы перехитрите самого себя, и вам дадут по башке.
— Если всегда бояться, что тебе дадут по башке, то невольно натянешь чугунный шлем. А это штука тяжелая, похуже, чем шоры. Не повернешь головы даже на голос собственной жены.
Впервые усмешка искривила губы чем-то очень озабоченного человека.
— Есть
В Максиме, как тесто в деже, поднималась злость: такую действительно мелочь он не пробил. А впереди проблемы потруднее. Самый крепкий орешек — жилой район Заречья. Архитектурно-планировочное задание по району он уже дважды здесь показывал. Замысел одобрили, открытым оставался вопрос об утверждении застройки как экспериментальной.
Это он, Карнач, подкинул Игнатовичу идею построить район, который воплощал бы в себе черты города будущего, коммунистического города.
Игнатович загорелся. Но осуществить такой проект, не выходя из нормативов, невозможно. Требуется разрешение высокой инстанции, наверно, Совета Министров, на индивидуальный проект и застройку, которая обойдется дороже, чем по типовому проекту таких масштабов. Но чтоб просьба города пошла в высшую инстанцию, ее должны поддержать разные организации, в первую очередь Госстрой и Госплан. Объемистая, детально аргументированная записка, над которой Карнач и Шугачев работали чуть не месяц, полгода находится в стадии изучения. Деньги отпущены на обычное проектирование. А Шугачев работает над экспериментальным проектом. За такое своеволие могут крепко ударить и главного архитектора города, и главного архитектора проекта. Но теперь они как азартные игроки. Максима радует и восхищает смелость Шугачева, обычно осторожного, взлет его фантазии. Недаром говорят, большая цель порождает большую энергию. Виктор теперь не думает о том, разрешат им или не разрешат строить такой район. Он уже построил его в голове и с вдохновением строит на ватмане. Максиму понятно такое творческое состояние, не однажды и сам работал так же, не думая ни о стоимости, ни об отсутствии материалов, с твердым убеждением: дадут! Не могут не дать под такой проект! Должно быть, в это верит и Шугачев. Он может пока не думать о таких прозаических вещах, как деньги. В этом счастье художника. Но главный архитектор города не думать об этом не имеет права. И случилось самое страшное — у него закрались сомнения в возможности выбить эти добавочные миллионы.
Он высказал свои сомнения Игнатовичу. Но тот все еще оставался оптимистом, так, завладела им идея создания района, где людям жилось бы удобно, красиво, уютно; хотелось, чтоб образ нового города действовал на психологию жителей, воспитывал бы их, помогал в формировании нового человека.
Договорились, что Игнатович побеседует об этом в Центральном Комитете.
Перед поездкой в Минск Максим позвонил Игнатовичу, спросил, был ли такой разговор, когда тот ездил на пленум.
«Говорил», — коротко ответил Игнатович.
«С кем?»
Не сказал, с кем, что разочаровало и насторожило Максима. Мало утешили слова Игнатовича:
«К нашему замыслу относятся с интересом. Советуют не отступать».
Ему хотелось все же знать конкретно, кто относится с интересом. Раньше свояк ничего от него не таил, особенно когда дело касалось строительства города. Теперь только дал наказ:
«Надо делать новый заход».
И вот он делает его, этот заход.
Порадовало, что Богдан Витальевич проявил больше интереса к району, чем к сносу дома; правда, вещи несравнимые, тут такие масштабы! Дом для него, человека, который знал город только в общих чертах и не вникал в детали планировки, мог показаться мелочью, недостойной его высокого внимания. Другое дело — экспериментальный район. Собственно говоря, порадовало не то, что руководитель проявил интерес, а то, что он хорошо помнил их записку, значит, изучал не формально.