Атласные мечты

Дэвис Мэгги

Однако Николас Паллиадис обогнул предложенный ему стул и двинулся к двери.

– И девушку, – добавил он на ходу. – Наймите модель по имени Элис. – Его голос уже прозвучал из коридора. – Без нее сделка не состоится.

Дверь кабинета с шумом захлопнулась, и наступила тишина.

3

Снегопад продолжался: густая пелена обволакивала Город Огней. Из окна своей рабочей комнаты Жиль Васс смотрел на авеню Монтень, с тревогой думая о том, как он доберется домой. В эти дни он ездил на работу на мотоцикле, предоставив старенький «Рено» в распоряжение Лизиан. На покрытой снегом дороге его «Ямаха» превращалась в неуправляемый кусок металла. Особенно если

учесть, что Жиль как истинный француз любил проехаться на большой скорости.

Запорошенная снегом авеню Монтень тянулась на несколько кварталов от дорожного кольца Елисейских полей до площади Альма и набережной Сены. Наводненная домами высокой моды, эта артерия города приобретала сходство с Елисейскими полями, некогда считавшимися самой изысканной улицей мира. Фирмы таких ведущих производителей, как Нина Риччи, Диор, Жан-Луи Шеррер, Ги Ларош, Хане Мори и Валентино располагались на авеню Монтень. Здесь же обосновались ювелиры Хэрри Уинстор, Жерар, Булгари и Картье, а также фирмы Порто, поставщика мануфактурных товаров семьям европейским монархов, Луи Виттона, знаменитого мастера по изготовлению кожаных изделий. Бутики демократично соседствовали с резиденциями самых выдающихся фамилий Европы: принцессы Паулины де Крой, графа и графини Тьерри де Геней, мультимиллиардера Аднана Кашогги, ныне отбывавшего тюремное заключение за международные махинации, и балканского принца Александра с супругой.

Для Жиля достаток и аристократизм авеню Монтень были привычным явлением; его интересовал лишь снегопад. Он отметил, что «Кристиан Диор» с характерной сине-белой яркой входной дверью закрылся раньше обычного. Закончил работу и находящийся дальше по улице «Карвен». Голые ветви платанов на парковой линии авеню сверкали тысячами обледеневших крошечных фонариков. Под этим блестящим балдахином ряд «Роллс-Ройсов» и «Мерседесов» с шоферами на передних сиденьях стоял в ожидании запоздавших клиентов «Валентино» и «Мори». Даже в праздничное межсезонье дома моды на авеню Монтень работали над сделанными в последнюю минуту заказами к рождественским балам и знаменитым, пользующимся огромным успехом во всем Париже новогодним празднествам.

По шуму, доносившемуся из коридора, Жиль заключил, что ателье Мортесьера тоже закрывается пораньше. Первая группа швей простучала каблучками вниз по стальным ступенькам черной лестницы. Переговариваясь на парижском жаргоне, они громко сетовали на холод, выбегая через двери для служащих и направляясь к станции метро и дальше, к своим жилищам в бетонных конструкциях рабочих районов восточного Парижа.

«Пора идти», – подумал Жиль, надеясь, что снег не сменится ледяным дождем, как уже часто происходило этой зимой. В любом случае, прежде чем добраться до своей маленькой квартирки в районе Оперы, ему предстоит почти час езды через наводненный транспортом Париж.

Жиль потянулся через чертежный стол, чтобы выключить свет, и в эту минуту ему на глаза попался набросок, над которым он недавно работал. Он застыл, вглядываясь в эскиз, и с изумлением осознал, что там, где обычно чертил лишь пустой овал, нарисовал лицо жены.

Боже милостивый, о чем же он думал? Прелестное личико Лизиан едва заметно улыбалось ему, являя собой неопровержимое доказательство его рассеянности.

«Опять», – подумал он, мрачнея. Жиль вынул кнопки, прикреплявшие лист бумаги к доске. Эти спокойные, проникнутые особой красотой черты лица, несомненно, принадлежали Лизиан, когда-то топ-модели Галаноса и до сих пор, по мнению Жиля, самой прекрасной женщине в Париже. Ныне она удалилась от дел, собираясь вскоре стать матерью.

«Моя жена», – подумал он в неудержимом порыве нежности. Жиль стеснялся своих пылких чувств к Лизиан, которые испытывал спустя три года после женитьбы; это было проявлением мещанства, но он ничего не мог с собой поделать. Столько времени прошло, а он по-прежнему

мог часами разглядывать свою чудесную жену. Его глаз художника до сих пор восторгался этой классической французской красотой – будто изваянными чертами смуглого лица, мечтательными темными глазами, излучавшими нежный соблазн. К сожалению, будучи на восьмом месяце беременности, она считала, что выглядит безобразно. «Я ужасна, уродлива и глубоко несчастна!» – отчаянно выкрикнула она Жилю этим утром, когда тот попытался обнять ее. Уходя, он оставил жену, рыдающую в постели.

«Здесь еще дело в возрасте», – подумал расстроенный Жиль. Ему было двадцать четыре. Лизиан – тридцать два. Просто смехотворно придавать значение восьмилетней разнице. Боже, он-то думал, что такие пустяки давно уже не волнуют ее!

Жиль скомкал эскиз и бросил его в мусорную корзину. Нельзя так рассеивать свое внимание, даже несмотря на то, что в последнее время ему все чаще приходилось заниматься рутинной работой: трудиться над дизайном туалетов для арабских и японских нуворишей. Ему не нравилось создавать банальное приданое для пансионных девственниц из старинных аристократических семей Франции, которые «удачно» выскакивали замуж. Ему претило подгонять лучшие вдохновенные творения из коллекции Мортесьера для немолодых бесформенных американок. Мало утешения было и в том, что это отвратительное свадебное платье для датчанки, над которым он трудился, будет приписано таланту Руди, сделавшему себе репутацию именно на таких романтических, устаревших фасонах. Работая над подобными вещами, Жиль был рад сохранить свою анонимность.

Здание покидали секретарша из офиса и одна из консультантов салона. Они громко прощались друг с другом, и их голоса гулким эхом разносились по опустевшему зданию. Дом Мортесьера, хотя и не столь большой, как крупнейшие бизнесцентры Кардена и Сен-Лорана, все же имел один из самых многочисленных штатов сотрудников в Париже.

Жиль бросил взгляд на наручные часы. Почти восемь. Достаточно поздно для усталого француза, который соскучился по своей жене, хорошему ужину и домашнему комфорту. Он выключил свет над чертежным столом и закрыл за собой дверь рабочей комнаты.

Когда он спускался по лестнице, его нагнала манекенщица-эфиопка.

– Ну что, Жиль, скоро ты заделаешься папашей, а? – Айрис выросла в лондонских трущобах и говорила с африканским акцентом на английском кокни. – Скажи-ка мне, дорогуша, ты все еще сидишь на голодном пайке?

На скулах Жиля появились красные пятна. Черт, даже модели в курсе его семейных проблем! Он пробормотал что-то себе под нос и поспешил прочь, а понимающий смешок Айрис летел ему вслед.

Дверь последней примерочной комнаты оказалась открытой. Жиль остановился, пропуская спешащих домой швей и размышляя, стоит ли ему отрывать Руди, чтобы попрощаться. Великий кутюрье в этот миг стоял на коленях напротив зеркальной стены примерочной и подкалывал подол зеленого, расшитого бисером вечернего платья, которое было почему-то надето на Элис. Она обычно не демонстрировала подобные модели. Внезапно Жиль вспомнил зловещего молодого грека, явившегося на дневное шоу.

«Элис идет с ним», – удивленно подумал он. Раньше она всегда избегала свиданий с клиентами и вела себя сдержанно и отстраненно.

В следующую секунду он сказал себе, что все модели имеют любовные интрижки с клиентами. Не его дело, как Элис проводит свои вечера.

Все же Жиль помедлил у двери. Платье было яркого едко-зеленого цвета, украшенное тысячами искрящихся стеклянных бусинок. Верх представлял собой свободно шнурованный корсаж, переходящий в укороченную прямую юбку, которая заканчивалась бисерной бахромой. Платье казалось чисто голливудским, скорее театральным костюмом, чем моделью высокой моды. Кое-что Руди заимствован, сознательно или нет, у американского дизайнера Боба Макки, который создавал одежду для кинозвезд и рок-певцов.