Атомное комбо
Шрифт:
Но я тогда даже не предполагала, что такое возможно. Для меня он умирал на самом деле, и вернуть его могла только я. Поэтому каждый раз, просыпаясь и находя его на грани трупного окоченения, я целовала его. Так меня когда-то лечила мама, и я по-другому не умела.
Ранди наверняка довольно скоро во всём разобрался, но не спешил меня переубеждать. Любовь на войне в дефиците, и ему, правда, жизненно необходимо было это - хотя бы капля ласки. И мне... мне тоже. Без неё мы бы не выжили. А если бы и выжили, то точно чокнулись.
Так и повелось.
Если я открывала глаза, и Ранди не было рядом, я начинала "ритуал",
– У самой окраины ещё остались склады, где можно что-то найти, - рассказывал Ранди, пристально в меня всматриваясь. Я молча жевала принесённые семечки, прямо так с шелухой. Брала горсть и запихивала в рот, глядя под ноги.
– Или во дворах у тех, кто эвакуировался. Они закопали кое-какое барахло, которое можно обменять на еду. У солдат.
– Он ждал реакции. Гнева. Слёз.
– Нам... мне придётся... пока не придёт подмога, придётся делать такие вещи, от которых тошнит. Но мне всё равно... Плевал я на гордость. Я сделаю всё, чтобы ты выжила. Понимаешь?
Конечно. Ты молодец. Я люблю тебя.
Вот только подмога... вряд ли стоит на неё надеяться. Мы больше никому не нужны. Папа мёртв (я почему-то знала это), Свен всё равно что мёртв, мама... лучше бы была мертва. За нами не придут. Нас никто не спасёт. Потому что спасение утопающих, дело рук самих утопающих.
– Можешь меня возненавидеть.
– Ранди низко опустил голову, пряча лицо.
– Но потом. Когда выберемся... делай что хочешь... молчи... презирай... но не сейчас...
Ему нужно было знать, что всё, что он делает вопреки себе, имеет значение и ценится мной.
Так оно и было.
Мне просто очень больно. Я боюсь и безумно тоскую. По ней. То, что она осталась там... Я не могу не думать об этом... Я постоянно об этом думаю. Нам нужно туда вернуться.
– Мы выживем. Ты и я.
Я знаю. Но как же мама? Мы не можем её бросить.
– Всё, что от тебя требуется - просто говорить со мной. А остальное я сделаю сам.
Чтобы снова заговорить, мне потребуется очередное потрясение, иначе никак.
– Если бы я мог...
– Он морщился как от боли, хотя понятия не имел, что это такое.
– Как бы я хотел всё исправить... Я ничего не смог сделать, Пэм. Прости. Пожалуйста, прости меня.
Ты сделал намного больше полубрата или отца. Они даже не представляют, что с нами происходит.
– Они умрут. Клянусь. Каждый из них. А когда - решать тебе. Если скажешь сейчас, я сделаю это. Не знаю как, но сделаю... Ты только скажи хоть что-нибудь.
Я слизала с ладоней подсолнечный запах, потом разделась и легла под одеяла. За спиной я услышала шорох одежды: Ранди разделся следом. Я не успела замёрзнуть, он лёг рядом, не нарушив границ моего личного пространства. Таков был наш элементарный этикет. Я долгое время оставалась неприкосновенна в его понимании, поэтому каждый раз я придвигалась к нему сама. Без всякого смущения: нам было слишком плохо и холодно, чтобы думать о чём-то ещё кроме выживания.
На следующее утро я проснулась от холода, в одиночестве. На полу было написано углём "НЕ ВЫХОДИ!" - приказ или мольба. На улице больше не стреляли, лишь истошно голосили вороны, но мне стало жутко... Я подумала, что нас нашли, и чтобы меня не поймали, Ранди решил пожертвовать собой. Какая ещё необходимость могла его выгнать в такую рань на мороз?
Я прождала его целый день (вечность), прежде чем поняла, что он не вернётся. На этот раз мой проверенный метод не сработал.
В итоге, голод и надежда выгнали меня наружу. Возможно, решила я, он где-то совсем рядом, и ему нужна моя помощь. Я подползла к засыпанному выходу и оглядела пустую сумеречную улицу. Сдвинув один из камней, я выбралась из убежища, пообещав, что вернусь через пять минуточек. Просто осмотрюсь...
Как оказалось, вернуться туда мне не придётся.
6 глава
Эту войну впоследствии назовут героической. Сколько масштабных боёв, славных подвигов и грандиозных побед. Любой ребёнок из Рачи мог рассказать о другой войне. Рассказать так, что любого генерала стошнило бы.
Я не видела столько живых людей за всю жизнь, сколько увидела мёртвых в один день, когда вылезла из убежища.
Под ногами хрустел красный лёд, по которому катались гильзы. Звенящее перекати-поле. Золотые "намизинечные" напёрстки. В тот раз я крепко задумалась над тем, что размер и внешний вид зачастую не играют никакой роли. Пуля по сравнению с человеком ничтожна, но едва ли человек мог с ней спорить.
Подняв голову, я в этом убедилась. Оккупанты развесили дела рук своих на фонарях по всей улице, как гирлянды. По трупу на каждом столбе. Обледеневшие тела качались на ветру и звенели.
Не знаю, почему на меня произвело это такое впечатление... эти повешенные мёртвые. Если не в земле, то хотя бы на земле. С мёртвыми на земле уже смирились. А тут вдруг в воздухе, на фоне неба... Трудно объяснить. Это было что-то противоестественнее самой смерти. Это выпячивание чужих страданий.
Я пошла по "аллее", заставляя себя останавливаться у каждого фонарного столба и разглядывать лица. Знатный квартал стал кварталом Повешенных. В этом и было самое страшное: что всё это - родное, и ты помнил, каким всё было раньше. От этого ужас становился ещё ужаснее. Летом разглядывали клумбы, а теперь - мёртвых. Это судья с женой, а это губернатор и его жена, а это их дети...
Эти изменения коснулись и святая святых города - моего дома. Он стоял, как и прежде, высокий и гордый, почти целый, а внутри него, как болезнь, кишели "чёрные". Он напоминал только-только издохшего племенного жеребца. Всё ещё красивый, но от этой красоты тошнило.
Перед воротами стояли машины, которые разгружали озябшие солдаты. Они несли мешки и кули, от которых пахло съедобно, и деревянные заколоченные ящики, в которых что-то металлически звенело. Раздавался стук молотка: заколачивали досками оконные проёмы. Солдаты, что званием постарше, стояли на крыльце и курили, подгоняя рядовых: они должны были управиться до того, как полностью стемнеет. Улицы уже почти проглотила ночь, светился один лишь снег. Такой холодный, неоновый свет, ловящий на себя блики автомобильных фар.