Атос
Шрифт:
Паратый гончак был, казалось мне, неутомим, несмотря на возраст. Теперь-то я понимаю: солидность возраста компенсировалась солидностью же жизненного и охотничьего опыта. В окрестных поскотинах Набат знал все заячьи тропы и переходы, и потому наши воскресные вылазки редко заканчивались впустую. Выстрел, как правило, гремел ещё до обеда, гончак, добирал подранка, когда дробовой заряд ложился не по месту, задевая зверька лишь краем осыпи, или гнал добычу на следующий круг, помечая ход свой густым размерным лаем. Самое большее через полчаса, заяц висел на верёвочке, подтянутый за задние лапы, а Набат, сжевав пазанки, так охотники называют передние заячьи лапы, отрезанные по скакательному суставу, лежал прямо в снегу, или сидел, терпеливо дожидаясь, пока я очиню зверька и приберу мясо.
Так было и в то декабрьское воскресение, только выжлец не лёг дожидаться, а, покрутившись вокруг, ушёл. И тут же погнал. По азарту и яркости гона, я сразу определил: гонит по красному – лисицу то есть, но бросить начатое дело не мог. Пока я торопливо доснимывал шкуру и освобождал заячью тушку от потрохов, зверь увёл собаку в дальний конец поскотины, и гон сошёл со слуха.
Получилось так, что я устроился чинить зайца в каком-то десятке метров от опушки, где лисовин, то, что это был именно лис, самец, я определил позднее, когда прошёл по следам в пяту и отыскал место, где зверь помочился на трухлявый пенёк, расположился на днёвку. Зверь лежал и терпеливо слушал лай собаки по лесу, выстрелы и даже наше топтание рядом с лёжкой. Прочь он бросился лишь тогда, когда Набат нюхом ли, по следам ли определил место и оказался в прямой видимости.
За остаток короткого хмурого дня я успел уйти по гонному следу далеко от села, практически за границы освоенного мною с собакой пространства, – там кончались лоскутья колхозных полей и сенокосов и начинались большие леса. Здесь по крутым склонам оврагов, ощетиненных сучьями мрачных еловых зарослей, матёрый лисовин и принялся водить моего Набатку на широких кругах. Тут, в сумерках уже, пару раз довелось мне различить на краю слуха глухие стенания гона. Начало быстро темнать, и я повернул обратно.
Лазать в темноте по крутым склонам оврагов среди елового валежника, щетинящегося острыми сломами сучков, было просто опасно. Да и не ночевать же, в самом деле, в зимнем лесу, – до дома всего-то чуть больше пяти километров. Но в темноте эти чуть больше растянулись часа на три, и в тепле я оказался уже ближе к ночи.
Такое бывало и раньше. Уведённый хитрым красным зверем, Набат в азарте погони ничего не слышал и не сходил с гона, – кричи, не кричи. Не обращал он внимания и на выстрелы.
Верный найденному следу, гончак не бросал его до той поры, пока лиса не понорится, не оборвёт след, забившись в узость земляного лаза, или не начнёт водить собаку по кругу, строго гонным следом, и пёс не запутается в этой следовой мешанине. Волков тогда в наших местах было не слышно, и я смело уходил в село, оставляя собаку.
Домой Набат возвращался, как правило, под утро и когда я вставал и перед школой выходил его проведать, лежал в конуре. Даже к корму поднимался он лишь к вечеру и тяжело шёл к миске с едой, припадая на все четыре натруженные гонной работой лапы.
Но на следующее утро конура была пуста. Какая уж тут школа, и я, схватив ружьё и сунув за пазуху краюху хлеба, пустился своим вечерним следом. Говорят, у каждой человеческой души имеется свой ангел-хранитель. Похоже, свои хранители берегут и собачьи души. Иначе, с какой бы стати, выбегая со двора, я почти машинально подхватил большой топор и сунул его рукояткой за опояску патронташа.
Топор оказался в самый раз. Ушлый лисовин, поводив собаку по крутым склонам, ушёл в барсучьи норы, которыми был изрыт берег одного из оврагов. Гончак в горячке сунулся следом.
Я прошёл вдоль склона и быстро обнаружил отнорок, которым лис выбрался наружу. Я обошёл склон и берег оврага, осмотрел каждый вход, но выходного собачьего следа не было. Тогда я позвал пса, как обычно подзывал его к себе, и берег откликнулся глухим взвизгом. Набат был тут. Он ждал меня, и, самое главное, был жив!
На дне оврага начали скапливаться сумерки, когда я заостренными берёзовыми кольями и топором пробился через мёрзлую, пусть и не толсто, поверхность земли и смолистые еловые корни, и открыл лаз, в котором застрял гончак. Мышцы у невольного пленника закоченели, и потому первое время мне пришлось тащить его на себе.
Как только я его не волок: на руках перед собой, укладывал на плечах, пытался даже тащить подмышкой и на волокуше из срубленных ёлок. Часто отдыхая, мы добрались до ближней от села поскотины, и я уже собирался оставить собаку в лесу, а самому сходить домой за санками. Пёс словно понял мои мысли. После очередной остановки, он встал и, подрагивая шкурой, побрёл к дому самостоятельно, покачиваясь и неуверенно переступая.
Следующие два дня Набат выходил из конуры лишь для того, чтобы поесть и оправиться. Когда я подходил и гладил его по широкой лобастой голове, гончак лишь виновато смотрел, как бы говоря: прости уж, хозяин, оплошал, обвёл меня хитрован-лисовин вокруг пальца.
Но уже в пятницу он встретил меня на крыльце, и взгляд его я воспринял как предложение очередной охотничьей вылазки. «Ну что, хозяин, – как бы вопрошал Набат, – а не сходить ли нам с тобой зайчишек погонять?»
Появление Атоса III
Так что, по поводу нор моё мнение сложилось давно и так прочно, что стало стереотипом. Не хочу я их раскапывать. А барсучьи, в особенности. Не люблю. Не в том смысле, что не нравится мне этот сторожкий зверь, скорее совсем даже наоборот, очень даже нравится. Тут почти как в анекдоте, помните, спрашивают грузина:
«Гиви, ты помидоры любишь?
Кушать – да, – отвечает Гиви, – а так, – не очень».
Вот и в данном случае. Как зверь, личность и индивидуум, барсук мне очень даже нравится, а вот как редковолосая шкура и килограмм целебного жира, – совсем нет.
Та же история и с лисами. Всё знаю: и где, и когда, и как; и неоднократно добывал самолично, но больше не хочу. Не желаю превращать изящное сильное животное в очередной воротник.
– Забирайте, – пробурчало над объёмистым животом, и в руку мне упал верёвочный поводок. За верёвку даже не пришлось тянуть. Фокс подошёл сам и встал рядом. Взгляд его ясных глаз был спокоен и невозмутим, хотя и не без иронии.
Конец ознакомительного фрагмента.