Аттила России

Двадцать восьмого июня 1762 года в России произошел переворот, вначале казавшийся ничтожным в смысле его влияния на ход русской жизни, но на деле громовым эхом прокатившийся по всей земле и отразившийся на всем историческом ходе жизни России. Принцесса одного из самых крошечных немецких княжеств — Анхальт-Цербста, супруга русского императора Петра III, опираясь на врагов слабого, бестактного, дурно воспитанного и неумного мужа, объявила его лишенным престола и взошла на трон под именем императрицы Екатерины II — той самой Екатерины, которой впоследствии история не без основания присвоила прозвище Великой.

В те времена дворцовые революции происходили не редко и не вызывали особенного удивления. Дворянство, жаждавшее захватить в свои руки бразды правления, пыталось осуществить олигархию тем, что выдвигало какого-нибудь кандидата, низвергало законного государя и захватывало при новом монархе в свои руки влиятельные места и положения. При этом на законное право престолонаследия обращалось меньше всего внимания.

Совершенно так же обстояло дело и с воцарением императрицы Екатерины II. Собственно говоря, в случае отречения от власти или смерти Петра III права на российский престол принадлежали малолетнему Павлу Петровичу, сыну Петра III и Екатерины II. Кроме того, на пути к трону словно призрак маячили права низверженного императора Иоанна Антоновича. Самое большее, на что законно могла рассчитывать Екатерина II, это регентство. Но если права гения, великих государственных талантов, ума значат больше тех запутанных и сомнительных наследственных прав на престол, которые имели первые и ближайшие преемники великого Петра, то правда была всецело на стороне Екатерины II — на всем протяжении мировой истории мало встречалось таких выдающихся фигур, как царственная «Фелица».

Ближайшими помощниками Екатерины Алексеевны в этом перевороте были братья Орловы, один из которых, Григорий, был интимным другом императрицы.

Григорий Орлов представлял собой очень красивое, рослое, колоссально сильное и колоссально грубое существо. Он был незаменимым пособником в деле совершения переворота, но в последующем создании государства не только ничем не мог быть полезным, но и наоборот служил помехой. Очень скоро императрица стала тяготиться им, но на открытый разрыв не решалась. Орлов был вспыльчив и до того необуздан, что осмеливался в минуты гнева кричать и топать ногами на государыню. Кроме того, он знал слишком много тайн, разоблачение которых было бы опасно, пока Екатерина Алексеевна еще не чувствовала себя совершенно прочно сидящей на троне. А главное — в те времена у императрицы не было никого другого, на кого она могла бы опереться всецело и твердо. Были люди преданные, но бездарные, были даровитые министры, но Екатерина II ясно видела, что за самую ничтожную сумму они готовы продать се хоть сейчас. Больше же всего вокруг нее было просто жадных людей, которые, словно голодные собаки, вились вокруг трона и высматривали, с какой бы стороны урвать себе кусок получше да пожирнее.

При таких обстоятельствах приходилось держаться Орлова. Как женщина, Екатерина II не терпела однообразия; как одаренная лучшими порывами государыня, она не могла мириться с нравственным ничтожеством. Но на первых порах она не видела другой опоры.

Только тогда, когда на государственном горизонте стало всплывать новое светило — великий маг и шарлатан от политики Потемкин, песенка Григория Орлова оказалась спетой.

Правда, Потемкин не сразу вытеснил с государственной сцены всесильного Григория Орлова. Но императрице Екатерине было достаточно приглядеться к хитрому хохлу достаточно оценить его могучий интеллект, чтобы легко и спокойно убрать Орлова.

В августе 1772 года всесильный Орлов получил почетное поручение от императрицы Екатерины II отправиться в Фокшаны, чтобы взять на себя главное руководство мирными переговорами между Россией и Портом. Орлов радостно полетел в Валахию, ожидая новых наград и отличий и не предчувствуя, что это было только искусной западней, поставленной ему хитрым Паниным. Он уехал второго, а третьего августа в покои, отведенные Орлову во дворце, уже въехал новый фаворит императрицы — протеже Панина, Александр Васильчиков, бывший до сего дня безвестным офицериком, а теперь сразу возвысившийся до звания камергера и кавалера ордена Александра Невского.

Узнав об этом, бурный, необузданный, грубый Орлов, которого побаивалась и сама императрица, бросился из Фокшан в Петербург. Но на половине дороги его встретил кривой курьер, вручивший Орлову императорский указ, которым бывшему фавориту предписывалось впредь до дальнейших распоряжений жить безвыездно в Гатчине…

Этим кривым курьером был генерал-майор Григорий Александрович Потемкин. Как мы увидим далее, в самом начале своей карьеры ему не раз приходилось объявлять фаворитам императрицы о постигшей их отставке. В дальнейшем же круг его обязанностей расширился: он не только отставлял фаворитов, но и поставлял новых.

— Знаешь, что, Брюсочка, — сказала своей статс-даме императрица Екатерина, — а ведь мы с тобой обе маху дали насчет Александра! И к тому же это такой дурак, такое ничтожество!

Брюсочка — графиня Брюс — пышная красавица с необузданно-пламенным взглядом черных, хмельных глаз и чувственной складкой пухлых коралловых губ, принадлежала в ту пору к числу самых близких к императрице особ женского пола. Придворные остряки и сплетники втихомолку уверяли, будто на самом деле она состоит при императрице не статс-, а «пробир»-дамой, так как, дескать, всякий взысканный судьбой и милостивым вниманием Екатерины великан, прежде чем переехать в «орловские покои» дворца, должен был предварительно удостоиться «апробации» графини Брюс.

— Да и почему она «статс»-дама, — прибавляли другие, — когда ей приходится иметь дело все с военными?

Должно быть, в этих сплетнях была некоторая доля истины, потому что Брюсочка чуть-чуть смущенно улыбнулась в ответ на слова государыни и с комическим отчаянием развела руками.

— Недавно, — с горечью продолжала Екатерина, — мы с Потемкиным обсуждали его доклад о турецких делах. Был при этом и Васильчиков. Потемкин — словно орел: залетел в самое поднебесье да оттуда свой орлиный напев завел; залюбовалась я им, Брюсочка! А Александр — ну, что твоя ворона: сидит, глазами хлопает, и видно, что вот ничегошеньки-то он не понимает! Я спросила его, что он скажет, если бы Константинополь у турок отобрать и восстановить византийскую империю. «Ну, что же, — отвечает он, — почему бы не отобрать?» — «Да разве это так просто? — говорю. — А если Франции, Англии да Австрии не понравится и они нам войну объявят, а через ту войну России вместо пользы большой вред учинится?» — «А ежели от сего не польза, а токмо вред учинится, так к чему отбирать? Тогда не надо!» — отвечает. Так и не добилась я от него живого слова… Эх, уж…

Брюсочка расхохоталась звонко, но почтительно и скачала:

— Да откуда ему, ваше величество, такой мудрости набраться?

Откуда она у Потемкина?

Ах, наше величество, ваше величество! — тоном почтительной укоризны возразила Брюс. — Да как же их обоих сравнивать возможно! Сами только что одного орлом, а другого вороной назвать изволили! Да и подлинно орел! Умен, образован, ловок… Да и собой как хорош! Высок, строен, грудь колесом, зубы что снег… Только вот глаз один…

— Да, да, этот глаз… Знаешь, Брюсочка, у меня ужасное отвращение ко всяким телесным недостаткам, по в последнее время я просто не замечаю этого уродства… Господи, да если бы не этот глаз… — Екатерина не договорила, встала и задумчиво прошлась несколько раз по комнате. — Теперь я уже не вижу, не замечаю, что Григорий крив на один глаз. Где там! Когда он около меня, когда он начинает говорить, развивать свои планы, когда плавной волной льется его чарующий голос — я делаюсь сама не своя. Я дрожу, я задыхаюсь, я краснею и робею, точно девочка. И меня пронзает, словно кинжал, назойливая мысль: «Вот это человек, вот это мужчина!» Я борюсь с собой, я боюсь, словно несчастья, того, что должно случиться… но… — Екатерина замолчала и снова заходила по комнате; видно было, что с ее уст хочет и не может сорваться решительное слово. Наконец она подошла к графине Брюс, положила ей на плечи обе руки и тихо сказала: — Займись им, Брюсочка! Ну, а с этим… — В дверях показался Васильчиков и застыл в почтительной позе, ожидая императрицу, чтобы вести ее к обеденному столу. — Ну, а с этим… — тихо повторила Екатерина, глядя на Васильчикова, и сделала решительный жест рукой.

После обеда, за которым Васильчиков был буквально осыпан милостивым вниманием государыни, фаворит был отпущен к себе домой, так как Екатерина с обворожительной улыбкой сказала ему, что ей необходимо заняться государственными делами особой важности.

Васильчиков удобно расположился у себя в кабинете на грандиозной турецкой софе, но не прошло и часа, как ему доложили, что генерал-поручик Потемкин желает видеть его.

— Скажи, что я не расположен видеть кого бы то ни было! — недовольно буркнул усталый Адонис.