Аттила. Бич Божий
Шрифт:
Предложение подверглось критике. Военные придерживались того мнения, что Равенну легче оборонять, чем Рим. Другие советники утверждали, что императорская резиденция должна располагаться в надежно укрепленном месте и нельзя найти лучшей крепости, чем Аквилея.
Аэций отвечал, что это безумие, и если гунны перейдут через Альпы, они первым делом обрушатся именно на Аквилею, поскольку Аквилея может быть исходным рубежом для наступления как на Рим или Равенну, так и на Константинополь.
Император вмешался. Он заявил, что не видит никаких препятствий для восстановления городских укреплений Рима и предоставляет Аэцию все полномочия в
Аэций был доволен этим решением, хотя и предпочел бы галльский вариант. Он поспешил в Рим и, мобилизовав все силы для восстановления и укрепления стен, за несколько месяцев напряженного труда превратил Рим в неприступную крепость.
Тогда с благословения императора он отправился в Константинополь навестить своих друзей — императора Марциана и Августу Пульхерию.
Однако там Аэций испытал некоторое разочарование.
Марциан был уверен в себе, слишком уверен. Аэций изложил ему свои опасения: Аттила готовится перейти через Альпы. Нет никаких оснований ожидать нового нападения на Галлию. Удару подвергнутся обе римские империи, возможно, одновременно. Необходимо организовать коллективную оборону. Легионы Восточной Римской империи должны защищать восточные Альпы, а легионы Западной Римской империи — западные склоны и центральную часть Альп. В окрестностях Аквилеи следовало бы расположить совместный контингент.
Марциан не согласился практически ни с одним из предположений. Он был совершенно убежден, что его решительная позиция заставила Аттилу отказаться от каких-либо враждебных действий против Восточной империи. Он пожелал всех благ Валентиниану III — которого в душе презирал, — но воздержался от проявления активной солидарности, которая могла иметь для него нежелательные последствия.
Марциан вовсе не был уверен, что целью гуннов является завоевание Италии. Даже если это так, то они в любом случае направятся на Рим, а не на Константинополь. Он искренне верил, что его гордый ответ на требование дани, обещанной Феодосием, так осадил Аттилу, что тот никогда больше не посмеет выступить против него.
Аэций тщетно уверял византийца, что лучше знает Аттилу, его дерзость и непоколебимую решимость. Его слова не произвели на императора большого впечатления.
Марциан отказался от совместной обороны Аквилеи, полагая, что даже если гунны подойдут к ней, у них не хватит смелости попытаться взять штурмом эту неприступную крепость, и они повернут на запад и устремятся к Риму. Тогда Марциан вступит в войну и, если Аэций сумеет обеспечить надежный заслон по реке По, он попытается окружить противника, обойдя его с севера.
Но он практически не допускал такого развития событий. Марциан обещал вмешаться, только если Аттила осуществит свой прорыв и не удовольствуется небольшим набегом на Этрурию. Тогда Марциан захватит всю Мезию и оттуда нападет на соседние владения гуннов.
Определенно, в деле заключения военных союзов удача не сопутствовала ни Аттиле, ни Аэцию. В Италии уже не будет столь огромных масс войск, какие сходились на Каталаунских полях.
По возвращении из Константинополя Аэция ждал большой сюрприз. Император пожелал встретиться с ним в присутствии только Максима Петрония и одного из своих фаворитов, евнуха Гераклия:
— Чего ты добился?
— Непосредственной оперативной помощи не будет, получено лишь обещание выступить, если
— Итак, ты потерпел неудачу.
— Почти что.
— Ты хвалился, что к тебе прислушивается Августа Пульхерия.
— Я полагаю, что она со вниманием отнеслась к моим аргументам.
— Но они не возымели действия.
— Нет, они не возымели действия.
— Ты негодный дипломат.
— Мне не удалось добиться того, на что я рассчитывал.
— Безразличие Марциана оскорбительно для меня.
— Причина не в этом. Я полагаю, что император Марциан заблуждается в отношении Аттилы и не верит в реальность угрозы.
— Его мало волнуют общие интересы обеих частей великой Римской империи.
— Я не осмеливаюсь что-либо утверждать. Он медлит с выступлением, сберегает силы, но его вмешательство может стать решающим.
— Ты хотел, чтобы помощь была оказана незамедлительно, только это могло заставить гунна образумиться. Теперь помощь задерживается, если последует вообще, и мы будем расплачиваться за это промедление. Твоя миссия провалилась.
— Мне не удалось, как я уже сказал, достичь результатов, на которые я рассчитывал.
— А я тебе повторяю, что ты негодный дипломат.
— Я полагаю, что ваше личное обращение к императору Марциану могло бы его убедить.
— Убедить в чем?
— В обоснованности моей просьбы, обоснованности моих оценок.
— Я не разделяю твоих оценок и не хочу выглядеть перед Марцианом просителем. Я, представь себе, император, а ты не обладаешь ни необходимым авторитетом, ни силой убеждения. Я сомневаюсь, что у тебя и твоего потомства нашлись бы качества, требуемые для достойного участия в делах Империи. Бракосочетание твоего сына и моей дочери не состоится. Ты можешь удалиться от дел.
Оскорбленный Флавий Аэций, понимая, что стал жертвой заговора, еще более коварного, чем все предыдущие, покинул Равенну и направился к своему другу в Региум Лепиди (сегодня Реджио-Эмилия) на берегу Кростоло, неподалеку от Пармы.
В Равенне была развязана против Аэция целая кампания: говорили, что он бежал, опасаясь справедливого возмездия со стороны императора, который обвинил его в том, что он неоднократно предавал Рим, позволив уйти Аттиле и саботировав порученную ему дипломатическую миссию;. более того, Аэций в своей непомерной гордыне будто бы осмелился угрожать императору, если тот не выдаст свою дочь Евдоксию за его сына Гауденция.
Эхо этой клеветнической кампании, разумеется, доходило до ушей несчастного патриция, который был так подавлен, что чуть было не решился отравиться, но отказался от самоубийства только из любви к сыну. Он переписывался с Гауденцием, который тайно уехал в Галлию к патрицию Эгидию, став одним из его военачальников.
Аэций неоднократно получал вызовы явиться ко двору: ни много ни мало, чтобы предстать перед судом. Аэций не отвечал и не двигался с места. Наконец, его стали навещать высокопоставленные военачальники, которые сражались с ним плечо к плечу или были обязаны ему своими назначениями. Все заверяли его — и это было правдой, — что они решительно осуждают Валентиниана за его несправедливое отношение к патрицию, которое, впрочем, связывали с наушничеством Максима Петрония, заявляли о своем намерении подать в отставку при малейшей попытке начать судебный процесс и обещали, что в случае большой войны не признают над собой другого главнокомандующего, кроме Аэция.