Аттила. Падение империи (сборник)

Дан Феликс

– Прости ему! – вступилась Ильдихо. – Обидное слово почти не касается тебя: ведь ты наполовину нашей крови.

– Зато Дзенгизиц, – гневно продолжил Даггар, – настоящий гунн, чистокровный! Гордость и украшение своего народа!

– За это и любит его отец, – печально сказал Эллак.

– И как это гунны могут быть человечны? – не унимался Даггар. – Как они могут понимать, что значит сострадание? Ведь они даже вовсе и не люди…

– Как же это? – полюбопытствовал сын Аттилы.

– Так говорится в одной саге, распространенной между всеми германскими племенами. А сага не лжет.

– Я слышал о ней, но мне хотелось бы послушать саму песню. Вон там, Даггар, позади тебя, на орешнике висит твоя знаменитая арфа. Возьми ее, покажи мне твое искусство; я часто слышал похвалы ему. Спой мне то место, где говорится о происхождении гуннов.

– Хорошо. Но…

Даггар неохотно взял маленькую треугольную арфу, которую Эллак снял с ближайшего куста.

– Не надо петь, – вступилась Ильдихо. – Зачем тебе знакомиться с этой песней, Эллак? Тебе будет больно ее слушать.

– Я привык к страданию. Начинай.

– Ты хочешь этого?

– Прошу тебя.

– Ну что же. Слушай!

XIV

Даггар провел

рукою по струнам и начал говорить нараспев своим прекрасным звучным голосом, сопровождая некоторые строфы игрою на арфе:

Многое я разузнал, путешествуя в странах далекихИ вопрошая по белому свету бывалых людей.Много поведали мудрые старцы, откуда взялисьВ мире народы земли и откуда идет их начало.Все племена златокудрых германцев, все – дети богов.Род свой ведут от Вотана и Терготы, добрые сердцем,И от него же, чрез Сакспота, сына Вотана,Твердые нравом, родились могучие саксы.Датчане, дети Донора [6] , и с ними соседи – норвежцы.Циу и Цизы детьми явились на свет аллеманы,Предком зовет своим Эру – народ маркоманов отважный.Ирмин, который сияет на небе меж тихих созвездий,Тот произвел тюрингенцев бесстрашных и верных.Форзете фризов отцом был могучих и храбрых.Фригга, прекрасная, сладости полная, – мать, от Вотана,Царственных франков веселых и славных наездников, ругов.Но о рождении гуннов ужасные ходят преданья.Готами правил король их и предок амалунгов.Взял он в полон после долгих жестоких сраженийЖенщин враждебного племени дальнего севера – финнов.Финны понятливы, злобны, и многое знали их жены:Ткали одежды и были в хозяйстве искусны.Но и к делам нечестивым имели пристрастъе.Знали они колдовать: порчу на скот наводили;Жатву сжигать на полях плодоносных умели.Град ворожбою своей накликали на нивы,Порчу, болезни, пожар на жилища людские.Много от них погибало народу. Рассудка лишалиФинские женщины чарами злыми воителей храбрых.Готские юноши страстью пылать перестали к избранницам сердца,Всюду мужья отвратились от жен, а грудные младенцыБыли не в силах сосать молоко матерей и кормилиц:Кровью одною сочилися груди несчастных страдалиц;Дети на свет появлялися в виде калек и уродов.Ужас и гнев обуял наконец добродетельных готов.Скоро решили они финских женщин, опасных чудовищ,Смертью грозя им, изгнать из владений амлунгов великих,Пусть не останется в готских владениях даже их пепла.Готы на север далекий погнали злых ведьм беспощадно,В мертвую степь каменистую, к самому морю.Топи, болота, страну нелюдимую ту покрывали,В гибельных там испареньях тлетворные зреют болезни.Готы, махая мечами, прогнали туда чародеек,Ждали, что там перемрут они жертвой лишений.Только, на горе народов и целому свету,Вышло иначе – и злобные духи, которыхТам водворил сам Вотан, дальше от рода людского,Вышли из пропастей мрачных, тех женщин почуяв;Выползли вдруг из зловонных болот, точно змеи,Из бесконечных степей и пустынь каменистых.Страстью нечистой пылая и похотью зверской,В тесный вступили союз с нечестивыми женами финнов.Мирным приютом служил не очаг им домашний,Брачное ложе хребты лошадей заменяли.Плод их союза был род отвратительный, жадный и грязный,Весь искривленный, с косыми глазами и сердцем лукавым.Но уж наездники вышли лихие из них на погибельЛюдям. Проклятое семя размножилось сотнями тысяч:Вот как явились на свет безобразные гунны и взялся оттудаРод нечестивый проклятых существ, этой кары небесной!

6

Донар – бог грома и покровитель земледелия, мать его – Земля.

Даггар в изнеможении умолк, потому что, постепенно воодушевляясь сагой, он уже не говорил, а громко пел заключительные строфы, все возвышая гневный голос и извлекая из арфы резкие аккорды. Его лицо пылало.

Ильдихо, желая успокоить жениха, положила ему на плечо белую руку, но в то же время с участием посмотрела на Эллака, который молча, неподвижно стоял во время пения, потупив в землю свои темные глаза.

Теперь он поднял их и печально взглянул сначала на девушку, а потом на певца.

– Благодарю, – сказал сын Аттилы. – Сага очень поучительна, и ты прекрасно исполнил ее, потому что, очевидно, веришь в легенду, а это самое худшее.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Значит, ненависть к гуннам в вас до того сильна, что даже такой человек, как ты, способен верить бабьим сказкам.

– Я верю этому, – упрямо возразил Даггар, – потому что хочу верить! Сага не лжет. Мне было неприятно петь перед тобой эту старинную песню. Я боялся тебя оскорбить. Но я охотно спел бы то же самое перед другим человеком в его дворце, в присутствии его родных и гостей! Вот это доставило бы мне истинное удовольствие! Ненависть

также способна воодушевлять певца и извлекать из его арфы звучные аккорды, как и любовь.

– Но для меня приятнее слышать, когда арфа воспевает последнее. Прошу тебя, спой мне теперь песнь любви. Тебе должно быть хорошо знакомо это чувство, и ты знаешь также, как сладко быть любимым.

– Ты прав! – воскликнул королевич с сияющими глазами. – И мне не нужно приготовлений: меня вдохновляет образ сидящей здесь!

Юноша с силой ударил по струнам и запел:

Краше всех женщин земных и даже бессмертных,Всех лучезарнее, милее, нежней, благороднейЯ почитаю Ильдихо! Ей все уступаютЖены в достоинствах редких. Подобна богиням,Свыше она одарена и только с одною богинейМожно сравнить благородную дочь Визигаста: не с Фрейей,Слишком свободной, изменчивой в выборе сердца,Также не с Нанною [7] , нежной и робкой богиней.Если бы Нанну постигло несчастье, устоять не могла бы она.Ильдихо ж, мощному дубу подобна, может невзгодыВсе победить, и не знает она малодушного страха,И себе не изменит, хотя бы ей смерть угрожала.Нет! Только Фригге она, жене благодатной, подобна.Гордая, сильная, неустрашимая, чистая сердцем,Дочь Визигаста – Ильдихо: достойна она быть женоюДаже Вотана, делить его думы, заботы,В битве сражаться с ним рядом, как храбрая львица.Кто же сумеет достойно воспеть все деянъяНежной, прекрасной Ильдихо, души ее чистой стремленья?Нет! Этот подвиг и мне не под силу, Даггару.Жребий мой, впрочем, завиден и счастье мое необъятно:Ею любим я, меня предпочла она в мире…

7

Нанна – богиня, супруга Бальдура, одного из азов – любимца богов и людей. Азы, как и сам Вотан, не были бессмертны, и смерть Бальдура должна была предвещать гибель мира и богов.

Певец умолк, бросив восторженный, страстный взгляд на невесту, которая отвернула от него ярко зардевшееся лицо. Она была прелестна в своем девичьем смущении. Юноша уронил арфу на траву к своим ногам и схватил руку Ильдихо, но она отстранила его строгим, величавым жестом.

Между тем Эллак потихоньку поднял брошенную арфу. Остановив пристальный взгляд на счастливой паре, всецело поглощенной друг другом, он стал перебирать струны. Через мгновение – он запел на гуннеском языке:

Что ж, пускай богиня солнцаОтдала свою свободу,Вместе с белою рукою,Между смертными счастливцу!Все ж, когда она по небуВ колеснице быстро мчится,Разметавши на свободеПо плечам златые кудри,Что ее своим сияньемЛучезарным окружают, —Красотой ее небеснойМы пленяемся невольноИ склоняем очи долу,Ослепленные виденьем;Все же смертный любоватьсяКрасотой Ильдихо смеет,В умиленье перед неюПреклонять свои колени,С благодарностью, что светитНам она звездою яркойИ огнем своим священнымНаши души оживляет.Нашей жизни светом,Счастьем, всем, что в ней мы только ценим,Всей красой существованья,И отрадой в горькой долеМы обязаны Ильдихо.Что ж, пускай богиня солнцаИзбрала себе супруга,Все ж от нас она приемлетБлагосклонно пожеланье.

Эллак умолк и повесил арфу обратно на кустарник.

Даггар взял его руку. Сын Аттилы подал ему, вместо искалеченной правой – левую.

– Печальная песня, – заметил скир, – но прекрасная. Хотя и на гуннском языке.

Ильдихо обратила к Эллаку свое дивное лицо и медленно произнесла:

– Эллак, все, что есть в тебе хорошего и благородного, – при этих словах на нее упал благодарный взгляд печальных и задумчивых темных глаз, – например, хотя бы то, что привело тебя сюда предостеречь нас и помочь в беде, обличает в тебе гота, а не гунна. С этих пор я не буду считать тебя гунном: ты нам не чужой. Для меня ты будешь сыном Амалагильды, а не Аттилы.

– А между тем ты ошибаешься, королевна, и несправедливо судишь могучего властелина. Хотя он и ужасен, но вместе с тем и велик. Даже добр и благороден может быть тот, кто меня так сильно ненавидит, – отец мой Аттила, всесильный владыка. Но довольно; пора на коней. Вон их ведут вслед за королем Визигасхом. Я поеду с вами. Я сам провожу вас по кратчайшей дороге.

XV

Много дней пришлось дожидаться римским послам возвращения Аттилы. Они были размещены в лучших домах, с ними вежливо обращались и в избытке доставляли все необходимое. Вигилий избегал четверых друзей так же, как и они его. Эдико куда-то исчез, и на вопрос, не присоединился ли он к хану, гунны отвечали римлянам, пожимая плечами: «Тайны господина и его приближенных не известны никому!»

Вся жизнь и особенности быта в этой королевской резиденции производили на приезжих византийцев и римлян странное впечатление. Наряду с варварской грубостью здесь поражала ослепительная роскошь, сменявшаяся опять простотою, которая не могла происходить от скудости при несметных богатствах и могуществе Аттилы, и потому казалась преднамеренной и рассчитанной.

Однажды вечером четверо товарищей бродили от скуки по широким улицам, меж походных бараков, беседуя с чувством нравственного угнетения.