Аты-баты, шли солдаты
Шрифт:
– Но случается?
– Случается. Наш город – на автомагистрали. А вы что, водитель?
– В некотором роде, – улыбнулся Константин. – Механик-водитель первого класса.
Вагон просыпался. Пассажиры с полотенцами потянулись к умывальникам, образуя молчаливые зевающие очереди. Из служебного купе вышла проводница со стаканами чая на подносе.
Проходя мимо, сказала:
– Вы просили предупредить вас насчет Подбедни, товарищ капитан. Подъезжаем. Учтите, стоянка – три минуты.
– Спасибо, – сказал
– Вас зовут Константином? – Женщина неожиданно тепло улыбнулась.
– Так точно. А почему вы…
– Тогда здравствуйте, Константин. Я – Анна. – Женщина протянула руку. – Это я писала вам открытку. Наши отцы погибли в одном бою…
Суслин стоял перед вечно хмурым ротным в маленькой канцелярии.
– Товарищ старший лейтенант, я же все продумал досконально, – проникновенно говорил он, пытаясь убедить мрачного начальника. – Десять километров – туда, десять – обратно. С полной выкладкой.
– Мороз гарантируют. С ветерком, – упрямо не соглашался ротный. – Поморозишь ребят, младший лейтенант.
– Ну, знаете, тяжело в ученье – легко в бою.
– Легко у мамы, – уточнил ротный. – Тебе все хаханьки, в считалочки играть: «Аты-баты, шли солдаты». А я год в окопах подо Ржевом проторчал. Хреновина все это, парень.
– Что хреновина? – обиделся Суслин.
– Все! – отрезал ротный. – Броски, ученья, построения. Мина не избирает, пробежал ты десять – туда, десять – обратно. Шарахнет – и привет Александру Васильевичу.
– Какому Александру Васильевичу?
– Суворову.
– Ну, знаете, ваше отношение к боевой подготовке, товарищ старший лейтенант, совершенно не…
– Ладно, это мое дело. Но как командир роты я твою вредную инициативу запрещаю. Никаких бросков, понял?
– Понял, – вздохнул Игорь. – Но ведь у меня комсомольский взвод истребителей танков. Их к трудностям надо готовить.
В канцелярию вошел командир батальона. Поинтересовался, здороваясь с офицерами:
– О чем речь, отцы-командиры?
– Да вот взводный марш-бросок задумал, – хмуро пояснил ротный. – Проявляет инициативу. Таких инициативных надо по линии военторга использовать, а не в пехоте. Мороз обещают под тридцать, а он – бросок.
– А ну как и впрямь солдат поморозите? – спросил комбат.
– Так ведь бегом, – сказал Суслин. – Бегом – не шагом, товарищ капитан.
– Бегом – не шагом, – задумчиво повторил комбат и вдруг оживился: – Кстати, строевой ваш взвод занимается?
– Занимается, – не очень убедительно ответил Игорь. – С места с песней.
– Это хорошо. Запевала есть?
– Есть. Ефрейтор Святкин.
– Поверяющий приезжает, – доверительно сообщил комбат. – Сверху, понимаете?
И многозначительно посмотрел наверх. И ротный со взводным
– Побелить надо, – заметил батальонный.
– Надо, – согласился ротный.
– Все поверяющие сверху имеют одну слабость, – пояснил комбат, покончив с потолком. – Какую?
– Какую? – чистосердечно переспросил Суслин.
– Не знаете вы службы, лейтенант, – покровительственно улыбнулся командир батальона. – Все поверяющие любят прохождение с песней. Теперь ясно? Так что непременно разучите хорошую строевую песню. Будете защищать честь батальона.
– А бросок? – уныло вздохнул Игорь.
– Ах, бросок? Это как ротный решит.
– Против, – решительно отрубил командир роты. – Хлопцам через месяц на фронт, а там бросков хватит. И бегом, и шагом, и туда, и обратно. Против.
– Ясно, – упавшим голосом сказал Суслин.
– Да, поверяющий может зайти в расположение, – спохватился комбат. – Сегодня же проверьте казарму на предмет лишнего барахла, младший лейтенант. Все убрать. Чтобы было чисто и пусто.
Когда Суслин вошел в казарму, его встретил один дежурный.
– Товарищ младший лейтенант, взвод занимается согласно утвержденному расписанию, – доложил он. – Дежурный рядовой Глебов.
– Срочно проверить тумбочки, Глебов, – приказал Суслин. – Все лишнее – на стол!
– А что – лишнее?
– Кроме умывальных принадлежностей, кружек, ложек и книг – все. Ясна задача?
– Ясна, – сказал Глебов. – А махорка?
– Махорку можно оставить.
Суслин и Глебов начали внимательно проверять тумбочки, стоявшие в два этажа возле стены.
– Из дому что пишут, Глебов? – спросил Игорь, осматривая содержимое тумбочек: зачитанные книжки и журналы, письма и фотографии, кружки да ложки.
– Писать некому, – ответил дневальный. – Мать с сестренкой в Германию угнали, отец партизанит где-то. Если жив. Одна бабка осталась, а она уже и не видит ничего.
– А вы что же в партизаны не ушли?
– Я-то?.. Пахал я.
– Что? – не поняв, переспросил Суслин.
– Пахал, говорю.
Младший лейтенант оторвался от очередной тумбочки и долго смотрел на Глебова с презрительным сожалением.
– На немцев, значит, трудились?
– Немцы за это картошку давали. И отруби.
– Странно, странно, – протянул Суслин. – И много вас таких пахарей было? За картошку и отруби?
– Были уж, – нехотя ответил Глебов и вдруг оживился, вытащив из тумбочки три куска хозяйственного мыла: – Товарищ младший лейтенант, наше мыло! То самое, сворованное. Он его за фанеркой сховал, гад.
– Та-ак, – со злым торжеством констатировал Суслин. – Чья это тумбочка? Святкина?
– Нет. Крынкина.
– Ко мне его. Живо!
Глебов рванулся к двери, но вскоре вернулся, конвоируя тщедушного Крынкина.